Колум Маккэнн - Sh’khol

Ей хотелось, чтобы этот день сам собой перемотался назад. Хотелось вернуться в яркое утро, когда все надеялись на лучшее, и чай лился в чашки. Но она не удивилась, увидев, что уже смеркается. Прошло без малого двое суток.

Алан сидел в углу, приникнув к своему телефону. Она почти пожалела его, так он шептал: «Дорогая», так умолял и оправдывался перед собственными детьми.

В ту ночь она лежала рядом с ним. И не оттолкнула руку, когда он обнял ее за талию. Обычное утешение. Ребекка снова услышала, как он прошептал ее имя, но не повернула головы. На рассвете она сочла часы: сорок восемь.

Ребекка встала и вышла навстречу утру. Туфлям на резиновой подошве роса не страшна. Передвижная телестудия гудела где-то на улице. Грязная тропка уходила к вершине холма. Наверху — зеленая нехоженая трава. Пятна мха на низкой каменной загородке. В живой изгороди запутался обрывок полиэтилена. Ребекка дотянулась до него, сорвала с веток, засунула глубоко в карман, сама не понимая зачем.

С веток деревьев капала вода. Несколько птиц уже щебетали, обозначая свою территорию. Гул телестудии заглушал размеренный плеск волн.

Дорога круто спускалась вниз. Она отодвинула засов на красных воротах, перешагнула через лужу. Засов плавно скользнул на свое место. Она прошла по траве, завернула за угол и вышла к телестудии, стоявшей у живой изгороди. Внутри, за полупрозрачной занавеской, виднелись три силуэта. Кажется, играют в карты. Занавеска шевелилась, фигуры — нет. На сиденье в кабине развалился какой-то мужчина. Спит.

Позади телестудии компания подростков курила одну сигарету на всех. В холодном воздухе дым, который они выдыхали, превращался в облачка белого пара. Когда Ребекка подошла ближе, подростки начали тыкать друг друга в бок.

И тут она остановилась, потрясенная. Один, беспечный, словно плывущий по течению, он неторопливо брел за спинами подростков. Его никто не замечал. Бурая охотничья куртка висела на нем мешком. Под курткой — толстовка с капюшоном. Брюки с подвернутыми штанинами. В ботинках с развязанными шнурками, с язычками, свисающими набок. От него валил пар: казалось, он шел издалека, усталый и запыхавшийся.

Рот слегка приоткрыт. Верхняя губа мокрая от соплей. В челке запутались листья и комочки грязи. Под мышкой он нес какую-то черную сумку. Сумка выскользнула, и он поймал ее на лету, не сбавляя шага. Длинная, светло-серая полоска. Гидрокостюм. Он несет гидрокостюм.

Ее он пока не заметил. Его тело, казалось, волокло за собой собственную тень: медлительную, упирающуюся, но четкую. Sh’khol. Теперь она знает подходящий перевод. «Омраченный тенью».

За спиной Ребекки отворилась дверца передвижной телестудии. «Миссис Баррингтон!» — позвал кто-то. Она не обернулась. Ей казалось, что она летит куда-то, словно авто с отказавшими тормозами.

Она услышала, что сзади поднялась суматоха. Из телестудии выскочили двое, трое, четверо. Невероятный звук — его имя. «Томас. Это ты? Повернись сюда, Томас». Подростки заорали. «Глянь сюда!» Они полезли в карманы за мобильниками. «Томас! Томас! Повернись к нам, Томас!»

Ребекка увидела над собой пушистый микрофон. Опустился, завис прямо перед ее носом. Она оттолкнула микрофон. Оператор подтолкнул ее в спину. Снова поднялся шум. Она устремилась вперед. Ноги скользили по грязи.

«Томас!» Он обернулся. Она обняла его. Радость прилила к сердцу.

Она сжала в ладонях его лицо. Бледная кожа. Белки глаз. Взгляд, словно от другого человека — мальчика из совершенно иной жизни.

Он отдал ей гидрокостюм. Холодный и сухой.

Новость опередила их. Когда, обогнув угол, они направились к дому, их уже встречали радостными криками. Алан, в одной пижаме, выбежал на дорогу, но, заметив телекамеры, резко остановился, прикрывая рукой дыру на хлопчатобумажных брюках.

Ребекка, обнимая Томаса за плечи, провела его через толпу. Не размыкая объятья, подтолкнула к двери.

Пол был залит солнечными лучами. Женщина-инспектор застыла посреди комнаты. Ее жетон сиял. «Инспектор Харнон». Ребекка осознала, что способность говорить вернулась к ней. Она вновь может называть имена, произносить слова, формулировать мысли. По пояснице разливалось тепло.

Одежда Томаса пахла торфяным дымом. Это была, осознала она позднее, одна из немногих данных ей подсказок.

В дом все шли и шли люди. За окном стоял фотограф. Со всех сторон звонили телефоны. На плите свистел чайник. Томас окаменел от страха. Его нужно увести от этой толпы. Фотограф прислонил объектив к оконному стеклу. Ребекка успела развернуть Томаса спиной прежде, чем блеснула вспышка.

В комнате Томаса утреннее солнце разрисовало пол узором из маленьких прямоугольников. Ребекка опустила жалюзи на окне. Шлем лежал на кровати. Пижама Томаса, аккуратно сложенная, — на стуле. В дверь стучали. Ребекка не реагировала. Томас затрясся. А Ребекка гладила его лицо, целовала его.

За ее спиной робко приоткрылась дверь.

— Оставьте нас, пожалуйста, — произнесла Ребекка. — Оставьте нас.

Она дотронулась до его щеки, потом стянула с него бурую куртку. Охотничья. Порылась в карманах. Обрывки ниток, комочек меха, отсыревший спичечный коробок. Томас поднял руки, и Ребекка стянула с него через голову толстовку. Кожа у Томаса была гладкая, в мурашках.

С его волос слетел на пол оборванный листок. Ребекка развернула Томаса, осмотрела его спину, затылок, лопатки. Никаких отметин. Ни царапины, ни ссадины.

Пригляделась к брюкам, в которые он был одет. Джинсы. Велики на несколько размеров. Мужские. Подпоясаны потертым лиловым ремнем с золоченой пряжкой. Одежда из другой эпохи. Праздничная. Когда-то была. По ее рукам пробежали холодные мурашки.

— Нет, — проговорила она. — Только не это.

Она потянулась к Томасу, но он оттолкнул ее руку. Дверь снова задрожала на петлях. Она обернулась и увидела лицо Алана: подтянутая плоть, карие кнопочки глаз.

— Позови сюда инспектора, — сказала она. — Скорее.

Когда они приехали в больницу, снаружи по-прежнему сияло утро. В коридорах с низкими потолками воздух был затхлым, и повсюду виднелись грязные отпечатки подошв. Желтые стены словно придавливали их к полу. Едкий запах карболки заставил Ребекку подойти к окну. Деревья замерли недвижно, над крышами орали чайки. Она стояла, думая о невообразимом, пытаясь распутать клубок слухов, улик и фактов. Она ждала, что скажут врачи, и минуты еле ползли. А мимо, по коридорам, ходили медсестры, дребезжали каталки, и санитары везли тяжелые тележки, и неиссякающий поток людских бед втекал в приемный покой и вытекал обратно. И каждая история, каждый эпизод, каждый удар сердца этого города неумолчно колотились в больничные окна.

Вода лилась сильной горячей струей. Ребекка подставила под нее запястье, проверяя температуру. Томас вошел в ванную, кинул на пол красный джемпер, снял брюки цвета хаки. Оставшись в одной белой рубашке, стал неуклюже возиться с пуговицами. Она потянулась помочь, но он отстранился. Снял рубашку, взял плавки, показав Ребекке жестом: «выйди». Значит, теперь он хочет переодеваться в плавки на время, пока она его моет. Ну что ж, нормальное желание, подумала она.