Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

— У тебя есть своя жизнь.

Трюизм против альтруизма.

— Не позволяй им жить за тебя.

Любовь против самолюбия.

— Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня.

Ах, «эпикурейский холод».

А ведь прав Куэ. Даже в битве полов честолюбие — единственный запрещенный прием. Она вроде бы задумалась над моей кубинской версией carpe diem или, по крайней мере, сделала умное лицо, чего уже и так достаточно, и этим лицом уставилась на Бебу Благодетельницу. Она пылилась под пудрой «Макс Фактор», забытая в темном углу. Мы победили. Старикашка Пиндар и я.

— Ну бох стабой, пашли.

Мы вышли. На свежем воздухе приятнее. Открытые кафе — великое изобретение. Над нами сверкала синим, красным и зеленым вывеска «Джонни’с Дрим», загоралась и гасла. Экзотические цвета. Neon-lit Age [166] Игра слов: от эпохи неолита до неоновых огней. . Я споткнулся в одно из темных мгновений, но страх оказаться в нелепом положении превратил намечающееся падение в танцевальное па куда быстрее, чем просто равновесие.

— Меня ослепило, — пояснил я. Я всегда все поясняю. Словами.

— Там очинь тимно.

— Вот чего я терпеть не могу в клубах.

Она удивилась. Из-за единственного множественного числа?

— Терпеть не можешь?

— Да. И танцы тоже. Что такое танец? Музыка. Мужчина и женщина. Крепко обнимаются. В темноте.

Она не ответила.

— Ты должна была сказать на это: ну и что в этом плохого? — пояснил я.

— А я ничо плахова нивижу. Хатя ты ни падумай, я танцы тож ни очинь та.

— Нет, ты скажи, повтори: ну и что в этом плохого?

— Ну и что в этом плохого?

— Музыка.

Тщетно. Даже не улыбнулась.

— Это старый прикол Эбботта и Костелло.

— Эта кто такие?

— Американский посол. Двойная фамилия. Как Ортега-и-Гассет.

— А-а.

Сволочь. Нельзя обижать маленьких.

— Да нет же. Шутка. Это комики, американские актеры.

— Ни знаю таких.

— Они были знаменитостями, когда я был совсем маленьким. Эбботт и Костелло против Духов. Эбботт и Костелло против Франкенштейна. Эбботт и Костелло против человека-волка. Очень смешные.

Неопределенный, неопределенно-одобрительный жест.

— Ты тоже была еще совсем крошкой.

— Ага. Можит, и ни радилась.

— Может, и не родилась. В смысле, родилась потом уже.

— Ага. Году в саракавом.

— Не помнишь, когда родилась?

— Приблизительна.

— И не боишься?

— Чиво?

— Подожди, пусть Куэ узнает. Ничего. По крайней мере, ты знаешь, что родилась.

— Я ж здесь, верна?

— Неоспоримое доказательство. Будь ты со мной в постели, большего не потребовалось бы. Coito ergo sum.

Конечно же, она не поняла. Кажется, даже не расслышала. Я не успел удивиться собственному стремительному прыжку вниз. Так и бывает с трусами на трамплине.

— Это по-латыни. Означает: ты мылишь, мыслишь, следовательно, существуешь.

Сукин сын!

— Поскольку ты мыслишь, ты здесь, идешь в ногу рядом со мной, под жаром звезд.

Будешь продолжать в том же духе, все закончится: Ты — Джейн, я — Тарзан. Антиязык.

— Как все сложна. Все-та вы услажняите.

— Ты права. Абсолютно.

— А гаварити сколька. Вас же низаткнуть.

— Еще правее. Имеешь право. Заткнешь за пояс самого Декарта.

Кажется, я сказал «Дескартеса».

— Да, я ево харашо знаю.

Я, должно быть, подпрыгнул. Выше, чем Арсенио Куэ той ночью в «Мамбо-клубе», той ночью, полной блядей и сумок, сложенных на столике, и музыки крыльев — «Крыльев Казино», тогда модных, в которые была по уши влюблена одна из этих давалок, она только и делала, что ставила подряд пять их пластинок, пока я не выучил, где какая кончается и где какая начинается, в равноправии, словно одна длинная песня. Куэ, как обычно, начал разглагольствовать, болтать с одной поблядушкой, очень красивой, просто куколкой, и сказал, что меня зовут Ксексофонт, а его — Киркуэ и что я прибыл ему на помощь в битве полов, нашем Побабамсисе, а поблядушка за соседним столиком, одинокая, уже не первой свежести (в «Мамбо» тридцатилетняя женщина — древняя старуха, бальзаковского возраста — возраста Бальзака), с милыми глазами, мягко спросила у Куэ, Против Дария Кодомана? и выдала долгую лекцию на тему Анабасиса, можно подумать, там описывалось отступление десяти тысяч шлюх к морю, так хорошо она была осведомлена, и оказалось, что она — преподавательница педагогического училища, которую превратности истории (там ее знали как Алисию, но она сказала нам настоящее имя, Вирхиния Вимес или Вимис) и экономики заставили переменить профессию на древнейшую, совсем недавно, в отличие от остальных, они-то начинали с детства, и, можете вы в это поверить? Арсенио Тойнби Куэ, более известный как Дарий Куэдоман, бросил свою полуодетую в серебристое платьице конфетку и переспал, слоновий зануда, с Вирхинией Вымяс, учительницей древней и средневековой истории. Чему она там его обучила? Я приземлился из прыжка. Не прошло и двух секунд. Теория относительности, распространенная на воспоминание.

— Это в туте. Я в туте умею играть. Беба научила. И в покаре тоже.

Ах ты, мать твою так. Если бы мужчины играли в бридж так, как женщины играют в покер. Покар.

— Он самый.

Я решил сменить тему. Или, точнее, вернуться к одной теме. Вращение. Поженить Мирчу Элиаде с Баамонде.

— Так ты не любишь танцы?

— Неа, ни очинь.

— Да что ты говоришь? А по лицу я бы сказал, что любишь.

Черт, а вот это уже расизм. Физиодискриминация. Ей бы ответить, Танцуют, мальчик, ногами, а не лицом, так бы мне и надо было.

— Да? А знаишь, в децве я абажала танцы. А сичас, низнаю.

— В детстве не считается.

Она рассмеялась. Вот теперь она рассмеялась.

— Вы такие странные.

— Кто это мы?

— Ты и этат твой приятиль. Куэ.

— Почему?

— Нипачиму. Странные и все. Гаварите всяка страннае. Делаите все как-та странна. И все адинакава, как два брата прям. Гаварят и гаварят и гаварят. Зачем столька-та?

Может, она литературный критик in disguise [167] Скрытый ( англ. ). Здесь: понарошку. ? Мага Макарти.

— Может, так оно и есть.

— Можешь мне паверить, так и есть.

Я, наверное, сделал странное лицо, потому что она добавила:

— Сам па сибе ты вроди не такой пришибленный.

Ну и то хлеб. Это что, комплимент?

— Спасибо.

— Незашта.

Она смотрела на меня, и в полумраке ее глаза ярко блестели, почти обжигали.

— Ты мне панравился.

— Да?

— Да, правда.

Она смотрела на меня, и так же, не отрывая взгляда, подошла и встала передо мной и подняла плечи и шею и лицо и приоткрыла губы, и я подумал, что женщины понимают любовь по-кошачьи. Откуда у нее эти танцующие движения? Никто не ответил, потому что никого рядом не было. Мы были одни, и я взял ее за руку, но она высвободилась, случайно оцарапав мне руку и не заметив этого.