Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

Мик сидел и зевал, сопровождая каждый зевок болезненным стоном.

Почесывая грудь, он поддакнул:

— Куда уж слабее… И не удивительно… Из-за этого типа я полночи глаз не сомкнул. А ты как спал, Мак?

— Плохо. Опять боли мучили. И никак не разберу, что это такое. Они не от сердца, потому что болит справа. Я говорил врачу, а он мне так ничего и не объяснил. Дождешься от них!

— Факт, — подтвердил Мик. — Я всегда говорил, что только тот разумеет, кто сам болеет. А я ночью надавил на свою руку, и мне бог знает чего стоило не закричать. А этот малый, — он показал на новенького, все еще лежавшего закутавшись в одеяло, — думает, что спятил. Неплохо, видать, проводил время, пока дошел до эдакого состояния. Как бы там ни было, я готов променять свою руку на его мозги.

Я любил слушать эти утренние разговоры, но часто мне трудно было понять, о чем идет речь. Мне всегда хотелось разобраться во всем как можно подробней.

— А зачем вы надавили на свою руку? — спросил я.

— Зачем? — воскликнул в изумлении Мик. — То есть как «зачем»? Я-то откуда знаю? Я думал, что это моя здоровая рука. Пресмешной ты паренек, как я погляжу.

Человек, лежавший на соседней кровати, застонал.

Обращаясь к этой бесформенной куче постельного белья, Мик сказал:

— Да, брат, плохи твои дела. Завтра на твоей могилке вырастут маргаритки. Хочешь не хочешь, всему хорошему на свете приходит конец.

— Не говори с ним так! — с негодованием воскликнул Энгус. — Ты его черт знает как напугаешь. Дать тебе яйцо сегодня?

— Дай пару, а я тебе верну на той неделе, когда моя старуха придет навестить меня.

— А что, если она не принесет тебе ничего?

— Все может случиться, — ответил Мик уныло. — Смешно, но никогда человеку не удается найти жену, которая была бы так же хороша, как его мать. Сколько раз я это видел. Женщины сейчас все на один манер. Все они портятся на глазах, это каждый скажет. Бывало, зайдешь в материнскую кладовую — черт, чего там только не было! Мышь и та не могла бы протиснуться между банками варенья и маринадов, бутылками томата и имбирного пива. И все это она делала своими руками. А теперь — попроси любую женщину сварить тебе банку варенья… — Он презрительно махнул рукой и сказал уже совсем другим тоном: — Она принесет яйца. Дай парочку, я сегодня чертовски голоден.

Неожиданно пьяница приподнялся и, словно собираясь спрыгнуть с кровати, отбросил одеяло.

— Эй, укройся сейчас же! — приказал Мик. — Достаточно ты ночью накуролесил. Если не перестанешь, тебя привяжут.

Тот поправил одеяло и схватил себя за волосы, но скоро отпустил их и сказал Мику:

— У меня все еще стоит во рту вкус этого лекарства, прямо с души воротит.

— Хотите яичко? — крикнул я ему срывающимся от волнения голосом.

Малыш спрашивает, не съешь ли ты яйцо на завтрак, — пояснил Мик.

— Да, — сказал он, снова вцепившись в волосы. — Съем, непременно съем. Мне надо восстановить силы.

— Он съест, — сказал Мик, — давай яйцо.

Я вдруг проникся симпатией к новому соседу и решил попросить мать принести мне столько яиц, чтобы и на него хватило.

После завтрака сиделки, торопливо переходя от одной кровати к другой, расстилали стеганые одеяла, убранные накануне. Они наклонялись над каждой кроватью, и больные смотрели на них со своих подушек. Но сиделки глядели только на свои хлопочущие руки и не замечали больных. Они взбивали подушки, подтыкали простыни, разглаживали все складки и морщинки, готовя палату к обходу старшей сестры.

Если сиделки не очень торопились, они не прочь были перекинуться с нами шуткой. Среди них были милые и славные женщины, которые любили посудачить с больными, называли старшую сестру «старой наседкой» и предупреждали шепотом о появлении сестер.

Любимицей Энгуса была сиделка Конрад — молоденькая толстушка, которая охотно смеялась, разговаривая с больными. Энгус, если кто-нибудь приносил ему апельсины, всегда откладывал один для нее.

— Вот славная девчушка, — сказал он как-то, когда она, проходя мимо, улыбнулась ему. — Клянусь богом, я сейчас скажу ей, чтобы она пошла посмотреть семейство Бланш.

В то время в город должна была прибыть на ежегодные гастроли странствующая труппа «Мастера музыки и развлечений», и больные оживленно обсуждали содержание заманчивых афиш, предвещавших ее приезд.

— Об этом семействе Бланш, — заявил Мик, — могу сказать одно: за свои деньги не поскучаете. Есть там один паренек… Он выступал здесь в прошлом году, и скажу я вам, другого такого поискать. Малый этот играл на пивных бутылках «На ней веночек был из роз», да так, черт возьми, что слезы на глаза навертывались. Маленький такой парнишка, из себя совсем невидный. Попадется такой в пивной, пройдешь мимо и не заметишь. Эх, жаль, что я этого не увижу.

Когда на следующее утро после представления сиделка Конрад вбежала в освещенную солнцем палату, ее тут же окликнул Энгус, жаждавший поскорее услышать ее впечатления.

— Ну, как, вам понравилось? — крикнул он ей.

— Ох, и здорово же было! — сказала она. — Мы сидели во втором ряду.

Ее пухлые щеки блестели после утренней ванны. Она на мгновение умолкла, заглянула в книгу записей, лежавшую на конторке у двери, и, подбежав к Энгусу, начала оправлять его постель, продолжая свой рассказ.

— Это было чудесно! — говорила она с восторгом. — Зал был битком набит. У дверей проверял билеты человек в черной фуражке с красным околышем.

— Это, наверно, сам старик Бланш, — подал голос Мик с другого конца палаты, — он всегда там, где денежки.

— Он вовсе не старый! — с негодованием воскликнула сиделка Конрад.

— Ну так, значит, это был его сын, — заметил Мик. — Все одно.

— Да рассказывайте же, — сказал Макдональд.

— А парнишка играл «На ней веночек был из роз»? — не унимался Мик.

— Паренька этого я видела, — с нетерпением ответила сиделка Конрад. — Но только он играл «Родина, милая родина».

— А выступали какие-нибудь хорошие певцы? — спросил Энгус. — Пели шотландские песни?

— Нет, этих песен не пели. Выступал один мужчина — помрешь со смеху. Он пел «Мой папаша носил сапоги на гвоздях». И еще выступал один швейцарец, он и одет был по-швейцарски, и пел на тирольский манер.

— А как это поют на тирольский манер? — спросил я.

Я наклонился над краем кровати, чтоб быть как можно ближе к сиделке Конрад, чтобы не упустить ни одного ее слова. Для меня этот концерт был не менее волнующим событием, чем цирк. Увидеть хотя бы человека в фуражке с красным околышем — как это было бы чудесно! Сиделка Конрад казалась мне теперь необычайно интересным человеком, словно после того, как она побывала на концерте, у нее появились новые качества.

— Петь на тирольский лад — значит петь на очень высокой ноте, — объяснила сиделка Конрад, повернувшись ко мне, и тут же снова обратилась к Энгусу. — Я знала одного молодого человека в Бендиго, он был высокого роста и вообще… — Тут она засмеялась и поправила выбившуюся из-под шапочки прядку волос. — Так вот, этот молодой человек — хотите верьте, хотите нет — пел на тирольский лад не хуже, чем этот швейцарец. Знаете, мистер Макдональд, мы с ним дружили, и я могла слушать его песни всю ночь напролет. Сказать по правде, я совсем не умею петь. Но я люблю напевать для своего удовольствия, и, хоть это я сама говорю, в чем, в чем, а в музыке я разбираюсь. Я семь лет училась и должна же была чему-нибудь научиться. И вчерашний концерт мне очень понравился, потому что я знаю толк в музыке. Но этому швейцарцу далеко до Берта, что бы вы мне ни говорили.