Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

Артур задумчиво поглядел на нее, потом пожал плечами и сказал Принцу:

— Спой нам еще. Что-нибудь этакое бодрое, а? Ты не знаешь песню про Бена Холла? Вот это был человек! Спой ее.

— Я не знаю слов, Артур. Ты начало не помнишь?

Артур набрал в легкие воздух и прижал подбородок к груди.

— «Только богатым был страшен разбойник Бен Холл», — запел он дрожащим, неуверенным голосом, потом остановился и вытер рот тыльной стороной руки. — Дальше я не знаю. Но это чертовски хорошая песня. Ты должен ее выучить.

— Спойте, пожалуйста, «На стене повешен чей портрет?», — попросила миссис Уилсон.

— Белиберда, — проронил Артур с презрением и торопливо допил свою кружку.

— Я слышал эту песню на концерте в Балунге, — сказал один из лесорубов. — Хлопали и кричали так, что стены чуть не обвалились. Парень, который ее пел, специально приехал из Мельбурна. Я забыл его фамилию, но говорили, что он известный певец. Знаете, ему за каждую песню платили.

— Я знаю два куплета, — сказал Принц. — Сейчас попробую вспомнить мотив. Один раз я ее пел, но… Погодите, как же это поется…

Склонив голову набок и закрыв глаза, он прислушивался к звукам, которые издавала гармоника, потом вдруг улыбнулся и кивнул головой:

— Все в порядке, вспомнил.

— Тише там! — Миссис Уилсон взглянула в сторону Питера и Теда, которые разговаривали оба сразу, не слушая друг друга.

— Это седло было немного потрепанное, подпруга никуда не годилась, но я бросил его в повозку… — Голос Теда звучал так, словно он сообщал величайшую тайну.

— Я за своего Серого отдал пять фунтов, — перебил Питер, держа кружку в нескольких дюймах ото рта и пристально глядя поверх нее на стену. — И проскакал на нем двадцать миль в ту ночь…

— Это было седло из Квинсленда, — продолжал Тед, наливая себе пива.

— А коньку моему хоть бы что… — упорствовал Питер.

— Я купил новую подпругу… — не сдавался Тед.

— Даже не вспотел, — произнес Питер, обращаясь к стене.

— Ну, и после этого… — Тед дошел до критического момента своего повествования.

— Заткнитесь вы оба, — сказал Артур, — хозяйка хочет послушать песню.

Питер и Тед посмотрели на Артура, как на назойливого чужака.

— Какого чер… — начал Тед.

— Принц сейчас споет новую песню.

— Давай начинай, — добродушно согласился Питер и, откинувшись на своем стуле, уставился в потолок. — Мы слушаем.

Принц запел:

Все мы внимательно слушали Принца. Даже Питер повернулся, чтобы посмотреть на него, и с большим жаром подхватил припев.

Когда Принц начал новый куплет, миссис Уилсон тихонько заплакала.

Артур выпил две кружки пива, пока Принц пел, и, когда он закончил, мрачно заявил мне:

— Человек, который женится второй раз, сумасшедший.

Я устал и уснул на стуле под звуки песен. Когда Питер разбудил меня, в комнате уже никого не было.

— Пробудись, — сказал он тоном священника, начинающего проповедь. — Пробудись и пойдем со мной.

Мы вышли и направились к навесу, где он уже приготовил нам постель.

Я поскорее залез на мешки, но Питер продолжал стоять, держась за столб и покачиваясь. Вдруг он поднял голову и продекламировал в ночь:

Отцу хотелось знать все о моей поездке с Питером. Он подробно расспрашивал о людях, с которыми мне довелось встретиться, о том, разговаривал ли я с ними.

Когда мать попыталась выразить слабый протест против такого обилия вопросов, отец заставил ее замолчать словами:

— Я хочу знать, может ли он быть самостоятельным.

Мой восторженный рассказ о выносливости лошадей, о том, как они тащили нагруженные дроги, ни разу не ослабив постромки, доставил ему большое удовольствие.

— Да! Хорошая упряжка, что и говорить, — заметил он. — У Питера лошади одна к одной — крепкие, никогда не подведут.

После недолгого молчания он спросил:

— Он давал тебе править?

В ожидании моего ответа отец отвел глаза в сторону, а его руки застыли на столе.

— Да, — сказал я.

Он просиял и кивнул головой, улыбаясь своим мыслям.

— Пара рук — вот что главное, — пробормотал он, думая о своем, — пара умелых рук…

Он знал, как нужны крепкие, умелые руки, чтобы править лошадью.

Я живо помнил ощущение лошадиного прикуса на туго натянутых вожжах, ощущение силы, которой лошади, таща свой тяжелый груз, казалось, делились со мной, — эта сила так и вливалась в меня через вожжи.

«Когда лошадь напрягается, все твои силы уходят в вожжи», — как-то сказал отец, но я этого не находил.

— Нечего горевать, что ты не можешь ездить верхом, — сказал он теперь, — уметь хорошо править упряжкой — большое дело.

Впервые за несколько лет отец упомянул о том, что верховая езда для меня недоступна. После возвращения из больницы я говорил о верховой езде так, как будто через какие-нибудь несколько недель уже буду носиться на норовистом скакуне. Отец не любил разговоров на эту тему. Он всегда упорно отмалчивался, когда я просил посадить меня на лошадь, но теперь наконец почувствовал необходимость объясниться начистоту. Он сказал, что я никогда не смогу ездить верхом — во всяком случае, до тех пор, пока не стану взрослым и не научусь ходить без костылей.

Он положил мне руку на плечо и говорил очень серьезно, как видно придавая большое значение тому, чтобы я его хорошо понял:

— Когда едешь верхом, бока лошади сжимаешь ногами. Если переходишь на рысь, то тяжесть тела переносишь на стремена. Парню со здоровыми ногами это нетрудно… У него, разумеется, должно быть чувство равновесия. Он сливается с лошадью как бы в одно целое. Но ты не можешь сжать ногами бока лошади, Алан. С твоими ногами ты можешь добраться куда нужно, но для верховой езды они не годятся. Так что брось думать об этом. Мне бы хотелось, чтобы ты умел ездить верхом, и маме — тоже. Но, видно, не судьба… Так часто бывает: человека влечет и то и другое, но он не все может. Я хотел бы стать таким, как ты, но не могу, а ты хочешь ездить верхом, как я, и тоже не можешь. Вот нам обоим и не повезло.