Арман Лану - Пчелиный пастырь

— Нет. Но… Она славная. Прежде я ее плохо понимал. Был слишком молод.

— А она? Она-то тебя любит?

— Анжелита никогда никого не любила. Даже самое себя.

— Вот это, должно быть, верно! Она старше тебя лет на десять-двенадцать, да. Твоя матушка…

— Моя мать умерла, когда я был в Померании.

— Прости.

Пюиг грустно улыбается — он глубоко опечален, что снова допустил бестактность. Он подходит к Эме похлопать его по плечу, вспоминает о вынужденной остановке в Морейа, на мгновение его рука замирает в воздухе, потом ласково треплет по затылку товарища — так, наверно, он обращается с учениками.

— Анжелита выпутается сама. Она не с нами и уж тем более не с Пиратом… Ты же знаешь Пирата! Ну, поехали!

Они молча спускаются в Сере по листве, опавшей прошлой зимой, — той зимой, когда Лонги был еще в Померании. Какие-то молодые люди здороваются с ними по-каталонски — они едут с двумя мужчинами, которые постарше их и одеты в незнакомую Лонги форму.

— СТП [83] Служба трудовой повинности. . Помещается в Лас Ильясе. Лесорубы. Тоже страшная сволочь эта СТП!

В Сере они направляются в ресторан Видаля (Видаль — так звали пор-вандрского Инженера, но это неон. Это весьма распространенная здесь фамилия), настоящий ресторан с прохладной тенью патио. Вход представляет собой темный прямоугольник, украшенный шнурами, унизанными бусинами из цветного дерева — этой музыкой приветствует вас любая каталонская лавочка.

Три розовые и зеленые аркады с низкими сводами придают зданию своеобразный вид старинного аристократического жилища или жилища епископа. Пахнет чесноком и шафраном. Они садятся лицом к аркадам. Что-то лепечет фонтан, а со стены улыбаются женские профили, тонкие, как камеи.

Весь сад заставлен столами. Сбоку от них, на стене, часы с маятником отстукивают свое время. Вскарабкавшись на лестницу, какой-то мальчишка ворует яблоки. Над изгородью показывается голова их владельца; владелец грозит ему кулаком. Мародер спрыгивает на землю. Крестьянин в голубовато-сиреневой блузе исчезает, а мальчишка снова лезет на лестницу.

— С ума они сошли — оставить такой участок без присмотра!

Пюиг смотрит на Эме с удивлением. Его не интересуют оттенки прогнившей «цивилизации мандаринов». Слегка сконфуженный, Эме Лонги представляет себе, какова должна быть жизнь этого учителя-кочевника, и тут Эме спрашивает себя, уж не «обуржуазился» ли он сам из-за своей страсти к произведениям искусства. Если он уцелеет в этой войне, у него будут и картины, и скульптура, а может быть, и маленький Майоль — кто знает? Ведь он — художник! А разве быть художником значит быть буржуа?

Три коротконогие служанки шныряют между бочонками с выпавшими клепками. Победоносно выставляя грудь, они несут на вытянутых руках тарелки с едой, а деревянные бусины всякий раз приветствуют их.

Они едят паэлью — тяжелое кушанье с желтым рисом. Внезапно Пюиг отходит в сторону. Так как он беспокойно топчется на месте, Эме встает, спрашивает, где можно умыться, и, гремя бусинами, форсирует заграждение. Кругом все синее от жандармов и таможенников.

Пюиг, сидящий за столом с двумя мужчинами, не видит Эме или же не хочет его видеть.

Чтобы попасть к умывальнику, надо пройти через кухню, которая закопчена, как старая трубка, но в которой приятно пахнет покрытым глазурью кирпичом. Хозяйка царственным жестом показывает ему, куда идти. Рядом с тем местом, куда и царь пешком ходит, к стене приделан фаянсовый умывальник с почерневшим краном, вода из которого течет в раковину. У Эме такое чувство, будто он попал в какую-то весьма отдаленную эпоху.

Он возвращается к своему столику. Вскоре к нему присоединяется Пюиг. Невозможно было прийти сюда и не принять меры предосторожности. У Капатаса все в порядке.

К шести часам они переезжают Теш по Чертову мосту, который перебрасывает через двадцатиметровое ложе реки одну-единственную арку, похожую на спину осла. Под ними, изредка взбулькивая, прыгает с камня на камень обмелевший поток.

По северному берегу они добираются до Палальды. Тянущийся ввысь город вырисовывает на фоне золотистого неба свои две башни и четырехугольную колокольню. Обожженные черепичные крыши неровной лесенкой сбегают к потоку, змейкой причудливо извивающемуся среди камней.

Они снова сели на велосипеды; Эме опять стало плохо. Внутри у него все горело. Толстый мужчина, который весил, должно быть, все сто двадцать кило, подошел к ним, ведя под уздцы мула; мул был гораздо меньше его. На голове у мужчины — на голове римского императора — была плоская засаленная фуражка. Живот выпирал из-под рубахи, ворот которой с двумя пистонами стягивал шнурок. Красный фланелевый пояс сдерживал напор живота этого Силена. Ляжки у него были чудовищной толщины, а на ногах — совершенно неожиданные холщовые туфли, из-за которых маленькие ступни выглядели еще более непропорциональными. Толстяк семенил, таща за собой мула. Человек и мул — оба остановились. Пюиг и тот, кого звали Толстяком Пьером, заговорили по-каталонски.

В воздухе посвежело. Пюиг и Толстяк Пьер все еще разговаривали. Эме это внезапно обозлило. Раз Пюиг называл своего собеседника Толстяком Пьером — прозвище, вполне к нему подходящее, — значит, этот жирный пустобрех должен прекрасно знать французский! Рукой, плотно обтянутой рукавом рубашки, Толстяк Пьер указывал на леса над ними. Эме сел на велосипед и нажал на педали, Пюиг скоро догнал его. На опушке рощицы еще не отцветших акаций выстроилось ульев шестьдесят. Старый черный вездеход с газогенератором стоял в оливковой роще. Один из ульев окружало человек шесть.

Путешественники прислонили свои велосипеды к стене и подошли к этой группке. Пчелы не очень шумели — то было умиротворенное гудение.

— Я вот спрашиваю себя, откуда сюда приходят все эти люди, — заметил Пюиг.

Еще несколько шагов — и Эме увидел Пастыря.

В отличие от Майоля он, казалось, совсем не изменился со дня встречи на хуторе Рег. Голый торс — ни накидки, ни маски, только выцветший платок на голове, чтобы пчелы не ползали у него по волосам.

Капатас не обратил внимания на вновь прибывших. Он погрузил руки в ведро, потом вытащил (с них лилась вода), влез на канистру и начал трясти одну из веток. Его помощник растянул полотно под гудящей гроздью, Эме с неудовольствием узнал в нем Христиансена. Рой мягко упал. Один из гостей щелкал фотоаппаратом.

— Подождите, — сказал журналист в черепаховых очках, — я сменю объектив.

— Пошевеливайся, — сказала плотная девица с чересчур красными губами, — не ночевать же нам здесь!

Фотограф приготовился, Капатас поднял кусок полотна и накинул его вместе с пчелами себе на голову. Стоя под оливковым деревом, Капатас походил на друида. Рой, цеплявшийся за платок, спускался по ассирийской бороде, покрывал волосатое туловище.