Арман Лану - Пчелиный пастырь

В Управлении по делам военнопленных атмосфера была более мрачная. Только что был назначен генеральный комиссар в ранге министра — это был военнопленный, которого выбрал Лаваль и которого особым указом извлекли из лагерей; он был вспоен млеком мужества «национальной революции», и в качестве первоочередной задачи ему вменялось обеспечить замену военнопленных добровольцами для работы в Германии. Мера эта была удачной лишь по видимости. Скоро стало ясно, что операция «смена» не будет проведена, так как в глазах военного ведомства обмен пленными в пропорции один к одному будет проводиться по знаменитому анекдоту о пироге с одним рябчиком и одной лошадью, причем, само собой, рябчиком окажется военнопленный.

Настроение было невеселое. Новый министр, поддерживаемый Филиппом Анрио и премьер-министром Лавалем, оказался крутенек. Он не выезжал из Парижа. Приятная дремота в Управлении кончилась. Бернар Ориоль — тот самый слишком умный племянничек — пребывал в глубоком унынии. К тому же и в том, что касалось лейтенанта Лонги, появилось нечто новенькое. (Хорошим тоном считалось называть бывших офицеров по их званиям.) Министр решил, что Дом военнопленных в Компьене должен открыться еще до того, как он будет построен, и функционировать за счет местных ресурсов. Эме Лонги был назначен директором этого заведения: он был на хорошем счету как офицер, да и с немцами не было бы никаких неприятностей, коль скоро он был освобожден из лагеря как раненый. Компьен! Как административная единица это главный город округа, мрачные казармы, 15 000 жителей. В сущности же, это был центр распределения политических заключенных, которых оккупанты целыми поездами вывозили в Германию, и одновременно национальным центром приема считанных репатриантов, которых после мобилизации, перед тем как отправить по домам, обследовали, которым делали прививки, которых чествовали, которых агитировали. (Всюду множественное число!) Директор Дома военнопленных должен был принимать их, размещать, держать перед ними вдохновляющие речи, в то время как часовые будут ударами прикладов загонять политических заключенных в пломбированные вагоны!

— Вы неважно себя чувствуете, господин лейтенант?

Лонги взял себя в руки. Он заглянул в документы. На полях бумаги о его назначении начальник канцелярии написал: «Перед тем как приступить к исполнению своих обязанностей (2 августа 1943 года), лейтенант запаса Эме Лонги должен явиться в министерство в Париж».

Бернар Ориоль предложил старшему по чину блок папирос и проводил его в бухгалтерию. Там ему выплатили его содержание до 1 августа и даже подъемные. А насчет столовой решат в Париже. Ориоль пригласил Эме Лонги позавтракать в ресторане, но Эме отклонил приглашение. Этот блестящий молодой человек становился ему все менее и менее симпатичен.

Гроза металась где-то между морем, Альбером и озерами. Хозяин «Уголка» на площади Касаньес принял Эме сердечно, но либо он ничего не знал, либо не желал ничего знать. Фелипа оказалась более словоохотливой, но только когда в зале не осталось посетителей. Все на свете — и люди, и предметы — казались Лонги такими же фальшивыми, как само время. «Душно, как в бане» — так бы сказала бабушка.

— Ох, этот тип из Ниццы, — говорила Фелипа о хозяине, — вот уж двуличный! Анжелита по-прежнему в тюрьме, но дела теперь пошли лучше. Ей сделали кое-какие поблажки.

— Поблажки?

— Ее выпускают два раза в неделю. Она ходит к своему зубодралу.

Эме сильно потер себе плечо.

— После зубодрала она идет в церковь Иоанна Крестителя и возвращается в Крепость. Сейчас такое время, когда, чем меньше знаешь, тем лучше.

Анжелита, ушедшая в религию, — это еще куда ни шло. Но вот немцы, которые позволяют заключенным шататься по городу, — это что-то новенькое! Он засыпал Фелипу вопросами, но теперь она отвечала как-то неуверенно:

— На прошлой неделе она приходила с двумя типами в штатском. С двумя фрицами. Они пообедали, потом пошли в кино. Между прочим, они смотрели «Вечное возвращение». Вы смотрели? Я смотрела. До чего хорош Жан Маре!.. Все это кончится плохо, помяните мое слово.

К великому своему смущению, он понял, что Фелипа — коммунистка. Она заговорила тише, торопливо:

— Если хотите черкнуть ей пару слов, ступайте к Иоанну Крестителю. В приделе Гроба Господня есть ящик для писем. Для писем священнику, само собой. Ну, там обеты и все такое. Опустите туда ваше письмо…

По знаку раздраженного уроженца Ниццы она снова взялась за работу. Эме написал несколько строк, выражавших дружеские чувства, чтобы Анжелита могла установить личность автора письма без точных указаний. К письму он присовокупил стофранковую купюру и заклеил конверт, адресованный просто: Анжелите.

Церковь он нашел без труда. На ящике для писем было каллиграфически выведено огромными заглавными буквами:

ДУШИ

Когда Эме возвращался в центр города, им овладело странное ощущение, которое он однажды уже испытал, хотя тогда оно было смутным: ощущение, что за ним следят. С каких пор? С момента его возвращения в город? С момента прихода в Управление по делам военнопленных, с бистро на площади Касаньес? С момента посещения церкви? Это было трудно понять, и вполне могло быть наваждением, призраком, слишком влажным воздухом. В крайнем случае это могло быть логическим следствием романтического эпизода с посещением придела Гроба Господня.

Остановившись перед витриной антикварного магазина, он закурил. Вечно одно и то же. И к черту Компьен! На этот раз сомнений не было. Этого типа в серой паре, в мягкой фетровой шляпе, похожего не то на корсиканца, не то на неаполитанца, он видел в «Уголке». Эме пошел дальше. Тот двинулся за ним. Расстояние между ними не уменьшалось. Через минуту он исчез. И опять, но уже по-иному, Эме подумал, что все это ему показалось. Покружив по улицам, он вернулся в Управление. Служащие здоровались с ним не без почтения. Документы, которые ему должны были вручить в Управлении, были в порядке. Все шло как по маслу. Он ушел с набитым портфелем. Но чем набитым? Чего стоили эти купюры за пределами Франции? Он сейчас именно так и подумал: за пределами Франции. За время этой не слишком приятной прогулки штаб-квартира мозга Лонги восстановила у него в памяти всю информацию, изучила ситуацию, наметила какие-то решения. Возможно, она даже сделала кое-какие выводы. Тягостное чувство исчезло. Светло-серый костюм больше не появлялся. У него еще оставалось время, и, поколебавшись немного, он решился. Он зашел в «Балеары». Сидевший за кассой Пират ойкнул, увидев посетителя. Он отослал гарсона и подошел к Эме, который подслащивал свой кофе сахарином.

— Это не так вкусно, как мед, господин Лонги.