Арман Лану - Пчелиный пастырь

— Прости нас, — сказал наконец Пюиг. — Капатас думает о четвертом переходе в этом году.

— Это гауптман навел вас на эту мысль?

Они не ответили. Их молчание раздражало его, и раздражение это вызывал как Пюиг, так и Пастырь. Эме долго выжидал, прежде чем заговорить снова.

— Пошли?

Те, казалось, проснулись.

— Нет, — сказал Пюиг.

Он курил сигарету за сигаретой. В долине то появлялся, то исчезал, повинуясь капризному изгибу гор, нескончаемый товарный состав.

Милейший Капатас вновь по своему обыкновению заговорил сам с собой. Но было ли это бесхитростно?

— Улей — это славный монастырь. Да, это славный монастырь. Индивидуум должен умереть, чтобы жил улей. А вы увидите тут только какую-то суету. Иллюзия, иллюзия, иллюзия.

Они задерживались. На Кастелье прозвонили к вечерне. Трижды вызванивал колокол свой «дон-дон — дон-дон-дон», потом воцарилась тишина, нарушаемая негромкими криками и лаем собак. Трижды прозвонил колокол — «дон-дон-дон». Снова тишина. И еще трижды «дон-дон-дон». И опять тишина. Неожиданно хрустальный звон колокольчика «динь-динь» быстро побежал, чтобы догнать «дон-дон».

— Я получил известия об Анжелите, — сказал Пюиг, стараясь говорить самым обычным голосом. — Она на свободе. Напрасно ты о ней беспокоился.

Изо рта у Пюига торчала травинка.

— Больше я ничего не знаю. Теперь она бывает только у немцев и у их друзей.

— Меня это удивляет, — сказал Лонги.

— Старые пчелы как старые женщины: бесстыдны, воинственны и злопамятны, — заметил Капатас.

Больше они не заговаривали о той, которая позировала Майолю; Майолю она, без сомнения, была обязана как свободой, так и тем, что плохо ею воспользовалась.

Как в воду опущенный Эме думал о Натали, об их смехотворном романе и о годах бесполезной верности, до ее падения. Да, конечно, йогом она изменила, но те годы тем не менее были, и то были годы тяжелые. Слабость Анжелиты позволила ему теперь понять и слабость Натали. Может, надо было простить ее?

— Для женщин война тянется дольше, чем для мужчин, — заметил он.

— Да, это так! — неожиданно сказал Капатас.

Эме подумал об оружии, которое сбрасывали с самолетов, и принялся вглядываться во все еще золотистое небо, как вдруг внизу снова зазвучала сардана. Это не слишком удивило его. Капатас протянул свой бинокль Пюигу. Пюиг долго смотрел в него, потом протянул его Лонги. Это уже не было репетицией, как в Амели, — это был настоящий праздник. Была суббота, и в Верне собралась целая толпа. Можно было различить металлические гербы с галльскими секирами.

Так продолжалось некоторое время. Эме показалось, что танцоры все те же самые — из «Первых тактов». По крайней мере эти тоже были молоды. Внезапно Пюиг забрал у него бинокль, приспособил его к своим глазам и принялся считать. Капатас записывал. Когда сардана кончилась, они утратили интерес к зрелищу. Они проверяли свои подсчеты, спорили, потом пришли к решению.

— Завтра переправлять через границу не будем, — сказал Пюиг. — Спать ложимся на Заброшенной Мельнице. Переправа послезавтра утром.

Шагая гуськом, словно брейгелевские «Слепцы», они добирались до Пи целых три часа.

Вдруг Капатас — без сомнения, для того, чтобы его гость не обижался, — заговорил о сардане, от которой у них с Пюигом голова пошла кругом.

— Это одна из самых красивых. Ее сочинил поэт Марагаль. И называется она «Л’Эмпорда» — по-французски Ампурдан, равнина-сестра, лежащая по ту сторону гор.

Продолжая идти вперед, он напевал, а Пюиг отбивал такт.

Капатас обнаружил природное поэтическое чутье. И все-таки Лонги подумал, что слишком много времени ушло на легенду, рододендроны и сардану. Он утратил привычку задавать вопросы. Пюиг, очевидно, был ему за это признателен, но не стал давать никаких объяснений по поводу изменения их плана.

Пюиг расположился к северу от Заброшенной Мельницы, между Ротхой и речкой Манте, в железных рудниках, в старых штольнях, где слышится глухое ворчание горы. Учителю поставляли сведения мальчишки из Верне, из Саорры или Олетты или же пчеловоды с Заброшенной Мельницы. Капатас сообщил им, что Линдауэр был обрадован отсутствием лейтенанта Лонги. Иначе он был бы вынужден задержать его. Мол, французский офицер не подчинился требованиям властей — на сей раз немецкой комендатуры, — так как его отпускное свидетельство военнопленного было просрочено. Капитан оставил повестку, предписывавшую Лонги явиться в Булу, в «Отель Термаль».

В понедельник 26 июля утром Пюиг входит в штольню, где остальные играют в карты. Уравновешенный Пюиг, тот самый Пюиг, который безрассуден лишь тогда, когда курит сигарету за сигаретой, этот Пюиг смеется, плачет, ликует. Один из испанцев в насмешливом изумлении крутит пальцем у виска.

— Муссолини капут!

— Что?

— Вчера [111] В воскресенье 25 июля. — Прим. автора. около одиннадцати Римское радио прервало трансляцию какого-то концерта, чтобы сообщить «об отставке его превосходительства Бенито Муссолини». Английское радио это подтверждает.

Испанцы пляшут на радостях. Итальянских фашистов они ненавидят еще больше, чем немецких.

Все прочие новости, разумеется, показались неинтересными. А немцы тем не менее заминировали проход через границу у Пор-Вандра (эдакая административная нерасторопность) и уведомили префектуру, что еще двадцать коммун объявлены запретной зоной. Французские таможенники, обвиненные в том, что они смотрели сквозь пальцы на переходы через границу, отставлены от должности и заменены немцами.

В тот же вечер Пюиг принял решение. Атаковать альпийских стрелков из Немецкой хижины они не могли, и он нашел более легкий объект. Патруль фрицев через равные промежутки времени выходит из Олетты, чтобы прочесать лесистый район между ущельями Карансы и речкой Манте. Патруль обыкновенно останавливается в «Живодерне». И у него никогда не было никаких столкновений.

На другой день после полудня жара не спадает даже у канала, где проходит водопровод из Ниера. Маленький отряд Пюига с невинным видом шагает мимо шлюзовика — то есть рабочего, который открывает и закрывает шлюзы.

Немцы появляются при выходе из Ниера с винтовками за спиной. С ними две собаки — страшные звери, черные со светло-коричневым, с волчьими ушами. Вид у солдат не слишком воинственный — они напоминают скорее путевых обходчиков, нежели бойцов. Партизаны замерли. Солдаты в серой форме входят в красный дом «Живодерни». Неудивительно, что это место пахнет смертью — ведь это бывшая бойня. Обычно патруль делает здесь маленькую передышку перед тем, как начата спуск.