Арман Лану - Пчелиный пастырь

Путешественники стараются выпрямить руки и ноги мертвеца, но слишком давно этот труп стал трупом. Капатас достает из своего мешка военную плащ-палатку образца 1939 года, камуфлированную под леопарда. Пюиг и Капатас накрывают ею механика. Плащ-палатка чересчур коротка. Подбитые гвоздями ботинки торчат из-под плащ-палатки, ноги неестественно вытянуты, из ботинок высовываются носки цвета молодых зеленых помидоров.

Сэр Левин взволнован. Его блеклые глаза сверкают.

Капатас кладет на грудь мертвеца два колышка, уже ненужных. Старик открывает саквояж из крокодиловой кожи, вытаскивает оттуда потрепанную книжку, потом начинает собирать камни. Раиса помогает ему. Они кладут камни на плащ-палатку. Старик Моше выпрямляется во весь свой высокий рост; кажется, будто это трещат его суставы, но это гроза в низине. Под ними дождь мечет свои бесчисленные стрелы в озеро, в ущелья и в Трес Эстеллес. На севере и на востоке горизонт значительно сузился. Два жандарма, должно быть, промокли до нитки. Старик Моше листает книгу справа налево (евреи пишут справа налево) и читает молитвы. Капатас с величием епископа чертит в воздухе крест.

Под раскаты грома маленький отряд трогается в путь.

— Камни, — говорит Раиса.

— Камни?

— Мы кладем камни на наших умерших. Надгробные плиты на еврейских кладбищах просто усеяны камнями. В Лондоне, в Кракове, в Праге…

Слова, которые она монотонно произносит своим приятным приглушенным голосом, переливаются, словно в Lied [126] Песня (нем.). .

— Это в память перехода через пустыню — там тоже клали камни на ткань, которой накрывали наших умерших, чтобы звери не могли их сожрать. Мы ведь бежали из Египта. А моего дедушку зовут Моисей.

Сейчас только шесть часов вечера. Темнота надвигается, но это еще не тьма.

Черное озеро вполне заслуживает свое название — оно отражает аспидного цвета небо. Теперь для них опасен гнев горы. Надо укрыться в каком-нибудь убежище. Узнав об этом решении — а ведь граница всего в нескольких километрах! — Лагаруст выходит из себя. Надо идти! Сей же час!

Эме смотрит на этого человека и думает, что его следовало бы пожалеть. Он страдает. Натертые места у него горят, словно поджариваемое сало. Во время войны места для жалости нет. Особенно для жалости к тем, кто смешон. Но ведь люди не знают, что они смешны, и воспринимают насмешливое отношение окружающих как еще одну несправедливость.

Когда позднее майор Лагаруст будет рассказывать о том, как он переходил французскую границу, его рассказ будет совсем не похож на наш. А если он прочитает наш рассказ, то подумает, что речь идет о ком-то другом. Он с чистой совестью, по-тартареновски, похвастается своим правдивым рассказом. Но факт тот, что он, выражаясь лагерным языком, будет кипятком писать.

Здесь, у Черного озера, как и в Карансе, есть хижина, только поменьше. А еще у них осталась четырехместная палатка. Желтый ветер пытается сорвать ее с места. К счастью, колья у них кованого железа. Капатасу, Пюигу и Эме удается вбить их в скалу.

Сэр Левин, Раиса, Капатас и майор будут спать в хижине, Пюиг и Эме — в палатке.

Вовремя они забрались под крышу! Внезапно небо раскалывается, и на землю низвергается целый водопад. Удары грома раздаются в ста шагах от путешественников, в черном небе змеится молния, и в ее ослепительном свете сверкают дождевые мечи. Неистовствует град. Пюиг и Лонги изнутри поднимают распорку, и парусина надувается так, что, кажется, того и гляди лопнет. Застыв на месте, они смотрят, как бушующий Канигу спускает с цепи прямо перед носом у них красный поток.

Терпкий запах табака наполняет их тесное жилище.

Лонги думает о человеке, которого они нашли среди камней и который остался один на один со взбесившейся стихией. Был ли то друг? Человек, хотевший перейти границу? Было ли то сведение счетов? Пюиг склоняется к версии, что это профессиональный проводник через границу.

— У настоящих механиков белых рук не бывает.

Эме видел его руки. Но ничего не сумел прочесть по ним. Пюиг и Лонги больше не в состоянии разговаривать. Удар следует за ударом, сверкает молния, и через мгновение прокатывается гром. Сидя в этом барабане, по которому бьет сумасшедший барабанщик, они видят апокалипсическую картину, которая предназначена именно им. Грохот такой, что им кажется, будто они находятся в самом сердце вырубаемого леса, исполинские деревья которого рушатся в бездну. На мгновение земля содрогается, как это было в 3-м артиллерийском парке зимой 1939 года, когда бомбардировочная авиация сравнивала с землей их берлогу. Пюиг и Капатас были правы, когда опасались гнева горы. Чудовищный удар опять заставляет их вздрогнуть, клокочущая красная вода подступает к самому укрытию. Но вдруг дождь начинает успокаиваться. Гроза поворачивает к югу. В палатку проникает белесоватый свет. Ночь, оказывается, еще не наступила. Громадное полотнище цвета кобальта рассеивает бегущие в беспорядке облака. Низкое солнце играет на дантовских горных пиках; из расселин поднимается пьянящий запах. По костяку горы струятся потоки воды.

— Остаемся здесь, — объявляет Капатас. — Будем спать, выставив стражу. Дежурит по два часа каждый. Майор, вы примете дежурство первым.

Лагаруст больше не вступает в дискуссии. Под последними дождевыми стрелами Пюиг идет к Черному озеру; Черное озеро дымится, как ведьмин котел. Кое-где над поверхностью воды поднимаются камни. Время от времени Пюиг быстро наклоняется — кажется, что он танцует на воде, словно черный дух «эстаньоля».

Возвратившись, он бросает на земляной пол трех рыб с чудовищными головами, огромными глазами и крошечным туловищем — настоящая пресноводная скорпена.

— Это форель, она вырождается на такой высоте. Все уходит в голову. К этому идут и люди.

Эме выходит сменить майора и видит, что тот спит прямо на скале. Лонги встряхивает Лагаруста и молча занимает его место. Воевать должны молодые.

На военной службе, на курсах офицеров запаса Эме всегда легко переносил стояние на часах, будь то в казарме, в полку, в регулярных частях. Он не признавался в этом по двум причинам: во-первых, потому, что его товарищи стали бы злоупотреблять этим, а во-вторых, из чувства какой-то стыдливости. Он не представлял себе, как это он признается, что какое-то темное существо, угнездившееся в нем, любит военные будни. Ему нравилось, когда он бодрствовал один, охраняя своих товарищей.

Луна поплыла по воде дрожащим серпом, точь-в-точь как на картинах каталонца Миро. Звезды были разбросаны по небу где гуще, где реже — в зависимости от того, на каком краю неба они находились; на севере благодаря разреженному воздуху они были ярче, крупнее; на юге они гасли — их закрывала черная пелена туч; кое-где это были трепещущие гроздья.