Эдвард Форстер - Избранное

— Я не получал разрешения на право выхода.

— Как же ты смог выйти?

— Я нашел собственный путь.

Она не поняла смысла его слов, ему пришлось повторить их.

— Собственный путь? — прошептала она. — Но ведь так не полагается.

— Почему?

От возмущения она даже не нашлась что ответить.

— Ты начинаешь боготворить Машину, — холодно произнес он. — Тебе кажется богохульством моя самостоятельность. Точно так же думал и Совет, когда угрожал мне Отчуждением.

Она рассердилась.

— Я ничего не боготворю! — вскричала она. — Я передовая женщина. Я не могу считать твой поступок богохульством, потому что никакой религии теперь не существует. Всевозможные предрассудки и суеверия отменены Машиной. Я только хотела сказать, что искать собственный путь — это… А кроме того, новых путей наверх не может быть.

— Да, таково общее мнение.

— Выйти можно только через выводные жерла, но для этого непременно требуется разрешение. Так говорит Книга.

— Значит, Книга говорит неправильно: я выбрался сам.

Надо отметить, что Куно обладал некоторой физической силой, а физическая сила считалась теперь недостатком. Каждого новорожденного осматривали, и тех, кто обещал быть чрезмерно сильным, уничтожали. Защитники гуманности, быть может, запротестуют, но оставить в живых атлета значило оказать ему дурную услугу: он никогда не был бы счастлив в тех условиях жизни, на которые его обрекала Машина. Он стал бы тосковать по деревьям, на которые можно влезать, по рекам, где можно купаться, по лугам и холмам, где можно испытать силу своего тела. Человек должен быть приспособлен к окружающей среде, ведь так? На заре общества слабых ждала гора Тайгет [25] В древней Спарте с горы Тайгет сбрасывали новорожденных, которых считали хилыми и нежизнеспособными. , в сумерки общества сильных ждала Легкая Смерть для того, чтобы Машина могла совершенствоваться, совершенствоваться, вечно совершенствоваться.

— Ты знаешь, что мы утратили ощущение пространства. Мы говорим «пространство уничтожено», но на самом деле мы уничтожили не пространство, а ощущение его. Мы потеряли часть самих себя. Я решил вновь обрести это ощущение. Я начал выходить из комнаты и шагать взад и вперед по платформе, взад и вперед, туда и обратно, пока не выбивался из сил. И тогда я постиг утерянный смысл слов «близко» и «далеко». «Близко» — это такое место, куда я могу быстро дойти своими ногами, а не такое, куда меня быстро довезет поезд или воздушный корабль; «далеко» — место, куда мне быстро не дойти. Выводной туннель — это «далеко», хотя, вызвав поезд, я мог бы очутиться там за тридцать восемь секунд. Мера — это сам человек. Вот что я вынес из моего первого урока. Ноги человека — это мера расстояния, руки — мера обладания, а тело — мера всего того, что привлекательно, желанно и одолимо. Я пошел дальше. Тогда-то я и позвал тебя в первый раз, но ты отказалась приехать.

Как тебе известно, этот город построен глубоко под землей, наружу выходят только жерла. Исходив платформу за стенами комнаты, я поднялся на лифте на следующий этаж и принялся ходить там. Так, этаж за этажом, я дошел до самого верхнего, над которым уже поверхность земли. Все платформы были совершенно одинаковы. Побывав на них, я добился только того, что развил мускулы и ощущение пространства. Вероятно, этим следовало удовлетвориться, ведь и это уже немало. Однако, пока я бродил и размышлял, мне пришло в голову, что города строились в те дни, когда люди еще дышали наружным воздухом. А значит, под землей обязательно были вентиляционные шахты для рабочих. После этого я не мог думать ни о чем, кроме вентиляционных шахт. Окончательно ли они вытеснены всякими питательными трубками, лекарственными трубками, музыкальными трубками — последними достижениями Машины? Или какие-нибудь следы от них остались? Ясно было одно: наткнуться на них я мог лишь в железнодорожных туннелях верхнего этажа, так как внизу используется каждый дюйм пространства.

Конечно, сейчас я рассказываю бегло, но не думай, что я ни разу не струсил или что твои отказы приехать не угнетали меня. Ходить по железнодорожным туннелям не принято, это нетехнично, это непристойно. Я боялся не того, что могу наступить на рельсы под током и меня убьет. Меня страшило нечто куда менее конкретное — ведь я делал то, что не предусмотрено Машиной. В таких случаях я говорил себе: «Мера — это сам человек». И я продолжал искать и после многих попыток нашел наконец шахту.

Туннели, само собой разумеется, освещены. Повсюду есть свет, искусственный свет. Темнота — редкое исключение. Поэтому, когда увидел в стене между кафельными плитками черную дыру, я сразу понял, что это исключение, и обрадовался. Я засунул руку в дыру (сначала туда больше ничего и не могло пролезть) и с восторгом замахал ею в пустоте. Я отодрал еще одну плитку, всунул в отверстие голову и закричал в темноту: «Я приду, я еще добьюсь своего!» Эхо запрыгало по бесконечным переходам. Я словно услышал голоса умерших рабочих, которые когда-то возвращались каждый вечер при свете звезд к своим женам, голоса всех поколений, живших под открытым небом.

«Ты еще добьешься своего, ты придешь», — отозвались они.

Куно замолчал. Как ни абсурдно было все, что он говорил, его последние слова все же тронули Вашти. Она знала, что Куно не так давно просил разрешения стать отцом, но Совет ему отказал. Не такой тип человека требовался Машине для продолжения рода.

— Мимо меня промчался поезд. Он чуть не задел меня, но я прижался к стене. Я решил, что на первый раз хватит. Я взобрался на платформу, спустился в лифте и вызвал кровать. Какие сны я видел! Я опять позвал тебя, но ты опять отказалась.

Вашти покачала головой.

— Не надо. Не надо говорить о таких ужасных вещах. Мне страшно слушать тебя. Ты зачеркиваешь цивилизацию.

— Итак, ко мне вернулось утраченное ощущение пространства, и остановиться на этом было уже немыслимо. Я принял решение пролезть в дыру и подняться по шахте. Для этого я стал тренировать руки. День за днем я проделывал смешные упражнения, пока руки у меня не начинали болеть, но зато я вскоре мог подтягиваться и в течение нескольких минут держать подушку на вытянутых руках. Тогда я потребовал респиратор и пустился в путь.

Сперва все шло легко. Очевидно, известковый раствор высох, так что не составило никакого труда оторвать еще несколько плиток. Я влез в образовавшееся отверстие и очутился в полной темноте. Призраки умерших служили мне поддержкой и утешением. Не знаю сам, что я хочу этим сказать. Я просто говорю, что тогда чувствовал. В первый раз за всю мою жизнь я чувствовал, что восстаю против зла; как мертвые дружески поддерживали меня, так и я поддерживал еще не родившихся. И я чувствовал, что человечество существует и что оно существует само по себе, без всяких одежд. Как бы тебе объяснить? Человечество представилось мне неприкрытым, обнаженным, я понял, что все эти бесконечные трубки, кнопки, механизмы не пришли вместе с нами в этот мир, не уйдут из него вместе с нами, а пока мы живем, не они главенствуют в мире. Будь я сильным, я сорвал бы с себя одежду, спеленывающую меня, и вышел бы на воздух нагим. Но совершить это мне не дано, как, вероятно, не дано вообще моему поколению. Я лез вверх в гигиеническом костюме, с респиратором и диетическими таблетками! Что ж, лучше так, чем никак.