Эдвард Форстер - Избранное

— Видишь ли, я собираюсь жениться, — объявил Морис, причем слова вылетели из него сами, будто жили независимой жизнью.

— Как здорово, — отозвался Клайв, и ресницы его опустились. — Как здорово, Морис. Это самое великое дело в жизни, может быть, единственное…

— Знаю.

Морис сам не мог понять, зачем это сказал. Слова вылетели в дождь… мысли о дожде и прогнивших крышах Пенджа все время были на периферии его сознания.

— Не хочу докучать тебе, но скажу честно: Энн догадалась. Женщины — существа необыкновенные. Едва я приехал, она сразу заявила: у Мориса припрятана козырная карта. Я ее высмеял, но приходится признать, она оказалась права. — Клайв поднял глаза. — Морис, я так рад. И так чудесно, что ты мне сказал… я всегда хотел, чтобы в твоей жизни это случилось.

— Знаю.

В комнате повисла тишина. Но Клайв уже обрел себя прежнего — великодушного, обаятельного.

— Вот чудо, а! Не представляешь, как я рад! Даже слов не нахожу! Ничего, если расскажу Энн?

— Ради Бога. Кому угодно! — воскликнул Морис грубовато, но Клайв не заметил. — Чем больше народу будет знать, тем лучше. — Нажим извне будет ему только на руку. — Если девушка, на которую я нацелился, откажет — найдутся другие.

Это заявление Клайв воспринял с легкой улыбкой, но был так доволен, что подначивать Мориса не стал. Он, безусловно, был рад за Мориса, но отчасти и за себя — острые углы его положения окончательно скруглялись. Гомосексуализм стал ему противен, и он с отвращением вспоминал Кембридж, Синюю комнату, некоторые прогулки по парку… нет, ничего постыдного в них не было, просто эдакий изысканный абсурд. Не так давно он наткнулся на стихотворение, которое написал во время первого приезда Мориса в Пендж, такое напыщенное, такое вывороченное — настоящий привет из Зазеркалья. «Эллинские суда отбрасывают тень». Вот так он обращался к постигающему науку крепышу? Слава Богу, наконец и Морис вырос из этой сентиментальности… эта мысль очищала душу, и слова тоже рвались наружу, словно живые…

— Ты не представляешь, милый Морис, как часто я о тебе думаю. Помнишь, прошлой осенью я сказал: в истинном смысле ты мне дорог и будешь дорог всегда. Мы были молодыми идиотами, верно? Но даже из идиотизма можно извлечь пользу. Мы повзрослели. Мало этого, стали друг другу ближе. Именно благодаря тогдашнему идиотизму нас теперь связывают подлинные дружба и доверие. А мой брак ничего не изменил. Ах, какое это чудо, по-моему…

— Значит, ты меня благословляешь?

— Ну да!

— Спасибо.

Взгляд Клайва смягчился. Ему хотелось выразиться как-то теплее, не сводить их былые отношения только к наивной глупости. Может быть, позволить себе жест из прошлого?

— Завтра думай обо мне целый день, — попросил Морис. — А Энн… если захочет, пусть тоже обо мне думает.

Столь изящная перетасовка умилила Клайва, и он нежно прикоснулся губами к большой загорелой руке Мориса.

Морис поежился.

— Ничего, что я так?

— Ничего.

— Морис, дорогой, я лишь хотел показать, что все помню. Согласен, давай больше прошлое не трогать, но один раз… просто дать тебе понять.

— Все в порядке.

— Ты и сам рад, что все кончилось, как подобает?

— А как подобает?

— Ну, в прошлом году мы с тобой сцепились.

— Было дело.

— С тебя поцелуй — и я пойду.

Губы Мориса коснулись накрахмаленной манжеты. Совершив обряд, он отстранился, и Клайв, совсем раскрепостившись, стал настойчиво убеждать его снова приехать в Пендж при первой возможности. Клайв все говорил и говорил, а за мансардным окошком слышалось монотонное журчание воды. Когда он ушел, Морис отдернул занавески, опустился на колени, уперся подбородком в подоконник и позволил каплям дождя оросить его волосы.

— Иди сюда! — внезапно выкрикнул он, удивив себя самого. Кого это он звал? Ведь, кажется, ни о чем не думал… слова вырвались наружу помимо его воли. Морис резким движением закрыл окно, отсекая и свежий воздух, и тьму, и физически вернул себя в комнату. Сел за стол, написал бумагу для завтрашней встречи. На это ушло время, и хотя он не обладал буйной фантазией, спать лег сам не свой, по спине бегали мурашки. Кто-то словно подглядывал через плечо, пока он писал. Кто-то был рядом. Либо что-то водило его рукой. В Пендже он постоянно слышал в себе сонм голосов, он как бы перестал быть Морисом, голоса эти жили своей жизнью и даже ссорились. Но ни один из них не принадлежал Клайву — от этой напасти ему удалось освободиться.

Арчи Лондон тоже возвращался в город, и ранним утром они стояли в вестибюле в ожидании экипажа, а человек, сопровождавший их на охоте, переминался с ноги на ногу за дверями в ожидании чаевых.

— Пусть убирается, — сердито заявил Морис. — Я предложил ему пять шиллингов, так он их не взял. Какова наглость!

Мистер Лондон возмутился. До чего распустились слуги! Гони золото — и точка? Если так, можно ставить на Англии большой крест. Он привел пример: сиделка, что ходила к его жене. Пиппа обращалась с этой женщиной как с равной, но что ждать от малообразованных? Уж лучше совсем никакого образования, чем такое.

— Верно, — согласился Морис, позевывая.

Но мистер Лондон был неспокоен — ведь положение обязывает дать на чай?

— Дайте, если вам так неймется.

Тот вытянул руку на дождь.

— Представьте себе, Холл, — взял!

— Ах дьявол! — воскликнул Морис. — Почему же не взял у меня? Вы дали больше?

Мистер Лондон со стыдом признался — да. Боясь, что слуга щелкнет его по носу, он дал больше. Видимо, егерь и раньше позволял себе подобные выходки, однако мистер Лондон считал, что Холлу не стоит поднимать шум — это будет дурной тон. Когда слуги забываются, на них просто не нужно обращать внимания.

Морис, однако, был зол, утомлен, его тревожила предстоящая встреча, и этот эпизод лишь усугубил общее неблагоприятное впечатление от Пенджа. Полный желания поставить выскочку на место, он подошел к дверям и воскликнул с угрожающими нотками в голосе:

— Эй! Значит, пяти шиллингов мало? Вам подавай только золото?

Тут ему помешала Энн, вышедшая их проводить.

— Удачной вам встречи, — пожелала она Морису с очаровательной улыбкой, потом выжидательно смолкла, приглашая его ответить какой-нибудь банальностью. Но ничего такого не последовало, и она добавила: — А вы, оказывается, не такой уж несносный.

— Правда?

— Мужчины любят, когда их считают несносными. Клайв тому подтверждение. Верно, Клайв? Ах, мистер Холл, мужчины такие забавные. — Она потеребила бусы, улыбнулась. — Забавные до невозможности. Удачной вам встречи. — Она уже прониклась к Морису симпатией. Оказавшись в столь непростом положении, он вел себя, как, на ее взгляд, и подобает мужчине. — Между прочим, когда женщина влюблена, — объяснила она Клайву на ступеньках, помахивая отъезжающим рукой, — когда женщина влюблена, она не блефует. Жаль, не знаю, как зовут его пассию.