Феликс Кандель - Шёл старый еврей по Новому Арбату...

– Правитель у них строгих правил, с просвещенным умом, – сообщил петух. – Человек благородной скромности, с голосом негромким, речью неспешной, в неусыпных заботах о разумном устройстве общества и наилучшем состоянии жителей. А также в мире с сопредельными народами.

– Вы там бывали?

– И не раз. Народ тот свободен. Государство процветает.

Юродивый рухнул в кресло, сгорбился, зашептал с надрывом:

– Что я могу сказать на это? Что?.. Разве словами Томаса Мора: «Я более желаю этого, нежели ожидаю»… Уходите. Пожалуйста. Буду горевать в мечтаниях…

4

Они оказались на улице, и петух промолвил:

– «Нет ничего приятнее, чем выдумывать иные миры. Забываешь, до чего непригляден мир, в котором ты обитаешь».

Штрудель насупился:

– Откуда ты взялся, такой образованный?

– Книги надо читать, – укорил кавалер ордена Золотого Гребешка.

– И всё же?

– Отвечу. С присущей петухам прямотой. Изучал свободные искусства в Тюбингенском университете. Грамматику, риторику с диалектикой. А также основы стихосложения и способы врачевания.

– Нет такого университета! – запальчиво возразил Штрудель.

– Для тебя нет, а для меня есть. Который основал Эберхардт Бородатый, сын Мехтильды, в пятнадцатом веке.

Пошли дальше по городу.

Следом шагали Сиплый и Сохлый, беседовали о своем.

Через две-три улицы Штрудель полюбопытствовал:

– Этот остров… На самом ли деле?

– Я так отвечу, – отозвался петух. – Приговором суда над Томасом Мором. «Влачить по земле через лондонское Сити, повесить, чтобы замучился до полусмерти, снять с петли, пока еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту». Альбион, 1535 год.

– Не может быть! – вскричал Штрудель. – Парламент и университеты… Five o’clock и подстриженные газоны... Ты – жалкий клеветник!

Петух вздохнул:

– Генрих VIII дозволил обойтись без мучительства, и Томас Мор сказал палачу: «Шея у меня коротка. Целься хорошенько, чтобы не осрамиться».

Добавил не сразу:

– О нем говорили: «Умер, смеясь».

– Так что же? – потерянно спросил Штрудель. – Везде одинаково? Во все времена?

– Везде и во все. С единой разницей. Одни процветают, несмотря на это, другие загнивают благодаря этому.

Штрудель удивился:

– Неплохо сказано. Кто бы ожидал подобного? Петушонок, а туда же!

– Так, – решил тот. – Над нами издеваются.

Распушил хвост. Потребовал сурово:

– Возьми слово обратно.

– Как же его взять? Вылетело – не поймаешь.

– Нефролепис – птерис…

И слово влетело Штруделю в рот. Задним ходом. Побуквенно. От К до П.

К о н о ш у т е п.

Сиплый тем временем поведал Сохлому для заполнения порожнего времени:

– Выхожу на позицию, веду наблюдение. Первый этаж, окно нараспашку: человек на работе, а они распаляют без одежд-приличий. Клиент пошел – следить стыдно, да еще завлекают из окна, не прерывая телодвижений: «А ты не следи. Чего тебе следить? Дуй-валяй по-нашему». – «По-вашему мне нельзя, – говорю. – Я жмурюсь при этом. А когда жмуришься, клиента упустишь».

Сохлого рассказ обеспокоил. Сохлый попросил у Сиплого:

– Адресок не дашь?..

5

Городской юродивый погоревал всласть за закрытой дверью: лицо усохло от огорчений, глаза налились скорбью. Ходил по комнате из угла в угол, обкусывал ногти до крови, нашептывал укоризны:

– Разум вышел из повиновения. Понятия изгнаны из понимания... О род человеческий, путь пролагающий посреди развалин! Какая участь ожидает тебя?..

А посему сел за стол и сочинил без промедления, под копирку, подметный лист, чтобы подбрасывать по ночам в подъезды и телефонные будки, пробуждать размышления с пониманием. И вот оно, его сочинение, под заголовком «Дознание».

«Спросили:

– Ты кто?

– Дерево, – ответило дерево.

– Документ есть?

– Какой документ?

– Удостоверяющий, что ты дерево.

– Документ – это что?

Подошли. Срубили.

Спросили:

– Ты кто?

– Гиацинт, – ответил гиацинт.

– Луковичное садовое растение?

– Оно самое.

– Докажи.

– Вот сад. Вот моя луковица. Вот цветок.

– Будем брать.

Взяли. Затоптали.

Спросили:

– Ты кто?

– Выдра. Из отряда хищных.

– Удостоверение есть?

– Есть, как не быть.

– Разрешающее что?

– Разрешающее всё.

Проверили. Загубили.

Спросили:

– Ты заяц?

– Заяц. Из отряда грызунов.

– Свидетели есть?

– Какие свидетели?

– Удостоверяющие, что грызун.

– Сейчас приведу.

И запетлял по лесу.

Догнали. Поймали. Съели вместе со свидетелями.

Остальных ни о чем не спрашивали.

Лося, оленя и косулю, кабана и медведя, глухаря, тетерева и куропатку, бекаса, рябчика и перепелку, вальдшнепа и кроншнепа, а также болотных, куриных, пластинчатоклювых, чирков, нырков и прочую крякву.

Стреляли и жарили.

Жарили и заряжали.

Стволы не поспевали переламывать.

Разохотились.

Огляделись.

– Ты кто?

– Homo sapiens.

– Сапиенс чего?

– Сапиенс всего.

– Похвальная грамота есть?

– Какая грамота?

– Подтверждающая, что ты Homo?

– Сейчас принесу.

И пропал.

Объявили повсеместный розыск.

Нашли. Засудили. Сгноили.

Сапиенс – кого?

Сапиенс – того».

6

А вышеупомянутый правитель, Неотвратимая Отрада Вселенной с бородавкой на носу, покончил тем временем с неотложными заботами и встал у окна, обозревая в бинокль просторы своих владений.

– Это кто там бунтует? – поинтересовался, позевывая.

– Это, вашество, народы.

– Бунтовать? Против меня?.. Да я их! Да в порошок!

– Это они не против бунтуют. Это они – за. С приличествующими случаю восторгами: «Куда нашему убожеству до вашего пригожества!»

– За – другое дело. За – пускай бунтуют. А за-чинщиков к стенке!

1

– Куда идем? – спросил Штрудель. – Куда заворачиваем?

Петух был озабочен, а потому ответил не сразу:

– Зачем тебе знать? Незнание – человеческая привилегия. Пока будущее сокрыто, ты свободен в выборе. Выяснишь, что предстоит, – обратишься в робота на проложенном для тебя пути.

– Как кто?

Вздохнул:

– Как петухи. Которые прозревают подступающий день и не могут его изменить.

Произнес с чувством:

Ты не знаешь, о чем петухи голосят?

Не о том ли, что мертвых не воскресят?..

Но Штрудель упорствовал:

– И всё-таки? Куда мы идем?

Помолчал.

– Мы идем в народ. Ты и я. В здешний народ, чье состояние нам неведомо. Их вера. Умонастроения. Надежды и устремления. Нравы, обычаи, суеверия. А также плодородие их земель, торговля, ремесла, мануфактуры-искусства.