Дороти Уннак - История Рай-авеню

Тайный разговор двух женщин, общающихся между собой только шепотом, вскоре стал их совместной молитвой. Однажды, когда они были вдвоем в комнате и Анжела смачивала губкой лоб матери, устраивала ее на чистых подушках, поправляла простыни, которые покрывали этот живой скелет, мать вдруг напряглась. Ее темные глаза стали еще больше, чем были, и в них загорелся какой-то тайный свет. Она протянула руку дочери, и тут же все ее тело содрогнулось от боли. У нее был рак желудка. Она издала какой-то тихий шипящий звук и, схватившись своей необыкновенно сильной рукой за плечо дочери, потянула ее к себе.

Своим сухим языком мать пыталась облизать пересохшие губы и, с трудом произнося слова, сообщила дочери страшную тайну:

— Я вишу на кресте рядом с Иисусом.

Это была та тайна, которую они разделили между собой, это была та тайная агония, о которой догадывались врачи, а также священник и тетки. Только они двое знали об этом, и время от времени, иногда тихим шепотом, а иногда просто горящим взглядом, мать сообщала ей о том, о чем никто ничего не знал.

Вдобавок к своей боли мать еще переживала боль, которую испытывал Христос на кресте. Она сама добровольно избрала для себя этот вид мученичества и разделила его со своей дочерью.

После смерти матери Анжела обращалась к отцу Мерфи по поводу ее восстановления в школе. Он так и не дал ей прямого ответа. Она считалась плохой ученицей. Семье она нужна была дома в это трудное время. Заботиться о родственниках важнее получения аттестата зрелости. Позднее, когда дети в семье уже смирятся со смертью матери, когда они повзрослеют и перестанут так сильно, как раньше, нуждаться в Анжеле, ей найдется какая-нибудь работа на телефонной станции или в банке. Она не слишком об этом беспокоилась. Ей нужно было делать то, что угодно Богу в данный момент во имя памяти матери и ради ее семьи.

Жизнь в семье Данжело начала приходить в норму. Тетки появлялись все реже. Дети росли хорошими и послушными. Они во всем помогали по дому, говорили о том, что происходит в школе, и показывали выполненные задания. Доминик много работал.

Все было как прежде, но с одним исключением. Все чаще и чаще, после того как дети уходили в школу, Анжела шла в церковь. Она часами оставалась там, молясь сначала перед изображением Божьей Матери, а затем у подножия Распятия над алтарем. Она приходила домой лишь когда дети возвращались из школы. Готовила ужин, наводила в доме порядок, следила за тем, чтобы дети делали уроки, заставляла их мыться и чистить школьную форму, а также подбирала для них радиопрограммы. Она оставляла горячую еду на плите для отца. А потом опять уходила в церковь.

Данте следил за ней, наблюдал за ней. Он беспокоился. Однажды решился поговорить об этом с отцом Келли. Он никогда бы не осмелился подойти к молодому священнику, но практически столкнулся с ним как-то раз, когда пытался украдкой покинуть церковь св. Симеона. Он не хотел, чтобы Анжела знала, что он шпионит за ней, и шел к выходу спиной.

Отец Келли поймал его в свои распростертые руки, тихо рассмеялся, повернул мальчика к себе лицом и увидел, что тот чем-то обеспокоен и озабочен. Он вышел на улицу вместе с Данте.

Данте чувствовал себя не совсем в своей тарелке, находясь рядом с отцом Келли, в светло-голубых глазах которого всегда были озорные смешинки, он постоянно подшучивал над другими и ничего не принимал всерьез. К тому же это была ирландская церковь. Данте был тут как бы чужаком. Все сестры и все дети, за редким исключением, были тут ирландцы. Это было их место. Однако ему нужно было поговорить с кем-то, а отец Келли обнял его за плечи как друг или даже как брат, и это облегчило начало разговора.

— Ты беспокоишься о своей сестре Анжеле, правильно?

Данте сразу полегчало. Теперь он не чувствовал себя таким одиноким. Кто-то еще знал о том, что беспокоило его.

Они поднялись по лестнице и вышли на улицу. Отец Келли прислонился к чугунной ограде и улыбнулся.

— Пусть она немного придет в себя, Дэнни, — сказал он мягко, называя его так, как его не называл никто из учителей. — Анжела более болезненно перенесла смерть вашей матери, чем любой из вас. Она приняла все на себя, а ведь она еще только девочка.

— Отец, — сказал Данте как бы с неохотой, еще не решив довериться священнику и все же понимая, что ему необходимо поделиться с кем-то своими наблюдениями, — она стала какой-то… она не такая, как раньше. Она… странная…

Сильная рука легла ему на плечо и ободряюще пожала его:

— Она слишком много пережила, Дэнни. Послушай, ты хороший мальчик и хороший брат. Я хочу, чтобы ты знал кое-что. Меня Анжела тоже немного беспокоит. Я знаю, как много времени она проводит в церкви, и наблюдаю за ней. Ей нужно утешение, вот и все. Если дело зайдет дальше… Ты знаешь такое слово — «патология»?

Данте знал. Он знал много слов и понимал, что священник разговаривал с ним как с умным, отвечающим за свои поступки человеком, а не как с ребенком.

— Ну, иногда, если на человека обрушивается какое-то несчастье — а твоя сестра пережила очень много, — тогда случается, что такой человек теряет связь с миром и начинает искать в церкви то, что она не может дать ему. Это уже не имеет ничего общего с утешением и… Послушай, мальчик. Я буду наблюдать за ней, хорошо? Не волнуйся, — он дружески потрепал Данте по подбородку, подбадривая его как друг или как брат.

Данте был благодарен священнику, но не перестал беспокоиться.

Вечер, когда Анжела сошла с ума, ничем не отличался от других вечеров. Анжела вернулась из церкви в девять часов, приготовила отцу ужин, уложила детей в десять часов, вымыла посуду. Она слышала, сидя за чашкой горячего шоколада, что являлось ее обычным ритуалом, как отец готовился ко сну в спальне. Уже ночью Анжела Данжело покинула свою квартиру, которая находилась на последнем этаже здания, прошла пару кварталов по авеню Рай и по каменным ступеням спустилась в подземную церковь.

В четыре часа утра того вторника раздались такие пронзительные, громкие и пугающие крики, что даже отец Мерфи, наполовину глухой, был разбужен ими и со всех ног бросился к молодому священнику, отцу Келли, вместе с которым они тут же отправились в церковь.

Они обнаружили Анжелу лежащей возле алтаря в позе распятой. Ее голова дергалась из стороны в сторону, глаза чуть ли не вылезали из орбит, рот был широко открыт и из него неслись ужасные крики.

Не обладая таким мужеством и силой духа, как ее мать, от которой она наследовала свое страдание, она кричала не переставая:

— Я вишу на кресте рядом с Христом!

Ее агония была так очевидна и так точно соответствовала положению ее тела, что пожилой священник готов был увидеть кровь, сочащуюся из ран. К тому времени, когда из Фордхэмской больницы прибыла «скорая помощь», отец Келли уже сумел кое-что предпринять. Обескураженный, заспанный Доминик Данжело пытался успокоить свою дочь, хотя и без всякого успеха. Он неуклюже ласкал ее своими грубыми руками, а потом уступил свое место врачам «скорой», которые сразу же ввели ей внутримышечно большую дозу успокаивающих средств. Отец, забыв вдруг английский язык, на котором мог довольно прилично объясняться, метался от одного врача к другому и спрашивал у них на сицилийском диалекте: «Что случилось? Что вы сделали с моей дочкой? Что с ней произошло? Куда… Куда вы ее забираете?»