Раймон Кено - Последние дни

Месье Мартен-Мартен вздохнул. Он поправил бумаги, слегка прибрался вокруг, а затем, надев котелок, вышел. В это время он привык встречаться в каком-нибудь кафе Латинского квартала с двумя своими новыми друзьями: преподавателем истории на пенсии, звавшимся Толю, и его свояком, издателем книг по искусству Бреннюиром. Но в тот день он направился туда не сразу, а взял такси и велел отвезти себя на улицу Пти-Шам к дому 80 -бис. Он вскарабкался аж на шестой этаж и встал, тяжело дыша, перед дверью, медная табличка которой указывала на принадлежность этой квартиры некой мадам Дютийель. Он позвонил и вошел.

— Как вас представить? — спросила горничная.

— Хм, и давно вы здесь работаете? — спросил месье Мартен-Мартен, смерив ее взглядом от ягодиц до бюста.

— Нет, месье, всего месяц. Как вас представить?

— Скажите: месье Дютийель.

Она вышла и тотчас вернулась.

— Мадам вас ждет.

Посетитель прошел в небольшую гостиную, напичканную мебелью и безделушками, коврами и подушками. В кресле, обитом тканью цвета перванш [34] Бледно-голубой с сиреневым оттенком. , сидела старая сводница. Она приветливо ему улыбнулась, сверкнув вставной челюстью и перстнями на пальцах.

— Луи, старина, — сказала она ласково. — Давненько ты не приходил меня навестить.

Он чмокнул ее в лоб и уселся в почтительной позе на вычурном стуле.

— Всю зиму было много дел. А теперь наконец настало время развлечений.

— Они у тебя все те же?

— Что можно изменить в моем возрасте?

Мадам Дютийель задумалась.

— Я вспоминала тебя в последнее время. Подумала: ах, прекрасные дни, скоро Луи придет меня навестить. Я попробовала для тебя кое-что поискать.

— Очень любезно.

— И нашла.

— И что же это?

— Пятнадцать лет. Работает в белошвейной мастерской.

— А, белошвейка… Белошвейка — это хорошо… Белошвейки мне еще не попадались…

— Тебе понравится, вот увидишь.

— Где она?

— Надо назначить время. Когда ты хочешь?

— Чем скорее, тем лучше.

— Постараюсь устроить на завтра.

— Хорошо, завтра… белошвейка…

Он поднялся и снова поцеловал мадам Дютийель в лоб.

— Тогда до завтра, милый Луи, — с нежностью выдохнула она.

Но он не стал задерживаться ради этих бесплодных проявлений скрытой сентиментальности и удалился. Когда он появился в «Суффле», господа Бреннюир и Толю допивали перно.

— Опаздываете, старина, — сказал Бреннюир. — Что это с вами стряслось? Ходили к своим дамочкам, хе-хе?

— Альфред, перно! Надеюсь, вы не бросите меня одного? Альфред, три перно!

— Я ждал вас в «Людо», чтобы поиграть в бильярд, — сказал Толю. — Поскольку вы все не появлялись, я сыграл с молоденьким студентом.

— Побили его?

— Он плохо играл, все время промахивался. Впрочем, я и сам был не в форме.

— Прошу меня извинить, — сказал Браббан. — Мне пришлось сопровождать родственника из провинции, он проездом в Париже.

— Держу пари, что вы водили его в особый дом дурного толка, — сказал Бреннюир. — Особый дом с недурными особами [35] Кено употребляет выражения mal famé («дурного толка, пользующийся дурной славой») и bien femmé («хорошо» плюс пассивная глагольная форма, образованная от femme , «женщина»). , — добавил он, оживившись и по очереди глядя на присутствующих.

— Вас туда явно тянет, — раздраженно отозвался Бреннюир.

— Дорогой друг, я не хотел вас обидеть.

Браббан глотнул своей отравы.

— Бр-р-р! — буркнул он. — А какой был абсент до войны! Как вспоминаю, грустно делается. Теперь от абсента отказались, и думаете, стало меньше алкоголиков [36] Абсент был запрещен во Франции из-за его психотропного воздействия на организм человека. ?

— Нет, — бодро подхватил Бреннюир, — конечно же нет.

— Кстати, последний раз я пил абсент в девятнадцатом, в Константинополе. Два года тому назад, так вы не поверите — до сих пор чувствую вкус во рту.

— Вы не говорили, что были в Константинополе, — заметил Толю.

— Я вам еще о многом не говорил, — ответил Браббан, подмигивая.

Два его приятеля рассмеялись с таким азартом, какой бывает от двойной порции перно.

— Ха-ха-ха, — веселился Толю.

— Ха-ха-ха, — веселился Бреннюир.

— Ха-ха-ха, — веселились оба, ничего не понимая.

— Ха-ха-ха, — не веселился Браббан. — А как дети?

— Скоро экзамены, трудятся.

— Я точно помню, что ваша дочь готовится к экзамену на бакалавра, к «баку», как теперь говорят, но вот не могу сообразить, как называется экзамен, который будет сдавать ваш сын. Удивительно.

— У него будут экзамены по психологии и морали-и-социологии, он получает диплом по философии.

— Черт побери! Это должно быть ужасно интересно — философия, психология и все прочее. Но и сложно.

Он опустошил стакан, по стенкам которого стекало несколько капель мутной жидкости; маленький кусочек льда, блеском напоминавший тусклый изумруд, лежал на дне, превращаясь в жижу. Браббан стал рассматривать все вместе: капли, стакан, стенки, лед, и сказал:

— Странно, что философии учат детей. Философом становишься с годами. Насмотришься, как я, войн, катастроф, страданий, тогда и начинаешь философствовать. Но на чем может основываться философия восемнадцатилетнего юноши, хотел бы я знать?

— Вы путаете, Друг мой, — вмешался Толю, — путаете.

— Что я путаю?

— Это заблуждение часто бывает у тех, кто далек от университетских занятий. Слово «философия» не всегда означает одно и то же. В Сорбонне под философией понимают определенный набор дисциплин, таких, как психология, социология, история философии, логика, которые не имеют ничего общего с тем, что в обиходе называют философией.

— Что поразительно, — пробормотал Браббан.

— Вот дьявол, уже полвосьмого, — протявкал себе под нос Бреннюир, глядя на карманные часы с секундной стрелкой.

— А психология? — спросил Браббан. — Разве психологу не нужен определенный опыт наблюдения за людьми?

— Все то же заблуждение! Научная психология и психология, как ее понимает обыватель, — это абсолютно разные вещи. И только первая существенна на экзаменах.

— Нам пора идти, — сказал Бреннюир, доставая из кармана жилета мелочь.

— За один круг плачу я, — сказал Браббан.

Толю и его свояк ушли. Философ-обыватель остался один. Подошел Альфред.

— Хорошая сегодня была погода, — сказал он.

— Даже очень хорошая.

— О да. Можно сказать, что даже очень хорошая.

— Послушайте, Альфред. Что вы называете философией?

— Представьте себе, месье, что как-то раз один из молодых посетителей забыл на скамье философский трактат, пособие для экзамена на бакалавра. То есть, сами понимаете, солидный труд. Так вот, месье, оказалось, что это какая-то белиберда. Не говоря уж о том, что там было не все. Например, ни слова ни о магнетизме, ни о планетах, ни о статистике. Удивительно, правда? Кстати, месье, нескромный вопрос: то дело, о котором вы упоминали зимой?..