Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

О таланте Сохраба вскоре заговорили. Еще будучи студентом третьего курса, он начал выступать в печати с научно-теоретическими статьями. Некоторые из них, посвященные нефтехимическим проблемам, в то время только начинавшим разрабатываться, публиковались даже в московских изданиях. Если до сих пор Сохраба в университете знали только как прилежного и способного студента, то теперь о нем заговорили как о восходящей звезде. Он даже получил прозвище: «Студент-ученый». На торжественных заседаниях и собраниях Сохраб сидел в президиумах рядом с заслуженными седовласыми педагогами-профессорами. Денежные премии, почетные грамоты ректората, научного совета, комсомольской и профсоюзной организаций так и сыпались на Сохраба. Пришла слава, нашлись поклонники. И не только поклонники, но и поклонницы. Некоторые девушки, попирая свою девичью гордость, писали ему любовные записки и письма. Но ни одну из них Сохраб не удостоил своим вниманием. Чтобы пресечь притязания назойливых поклонниц, Сохраб стал появляться на институтских вечерах вместе с Зийнат. Демонстративно проходил с ней под руку по университетским залам и коридорам и вскоре добился своего — девушки оставили его в покое. И лишь одна…

Мархамат училась на два курса младше Сохраба. Она не блистала ни красотой, ни изяществом. Краснощекая, кругленькая, пухлая девушка. Веселая и резвая. Обычно такие сразу привлекают к себе внимание молодых людей. Мархамат с первого дня своего появления в университете стала душой студенческой семьи. За ней ухаживали, объяснялись в любви, но она, еще не попавшаяся в любовные силки, весело подсмеивалась над поклонниками. Однако слава Сохраба вскоре заворожила и ее. А характер у Мархамат был такой, что, раз выбрав, она не отказывалась ни за что. Когда другие девушки поняли, что им не добиться взаимности Сохраба, и отстали от него, Мархамат, не считаясь ни с чем и никого не стесняясь, стала ходить за ним по пятам. Провожала из университета, заводила разговоры.

— Мы с вами земляки, — не раз говорила она Сохрабу. — родители мои родом из вашего района. Мы обязательно должны познакомиться!..

А случалось, что она ловила Сохраба в университетских коридорах, рассказывала, что прочла его статью, что ей непонятно в ней то или иное положение, и просила растолковать. А бывало, и без всякой причины подходила и спрашивала, как он себя чувствует, как идут занятия. Короче, Мархамат делала все, чтобы их как можно чаще видели вместе. Вскоре она распустила слух в университете, что Сохраб без памяти влюблен в нее и на днях состоится обручение. Правда, мало кто верил рассказам Мархамат, — полное безразличие к ней Сохраба заметить было нетрудно. Над Мархамат подсмеивались, подшучивали. «Лейла без Меджнуна» — прозвали ее на курсе. Но на девушку это не производило никакого впечатления, она твердо шла к цели.

Независимо от того, были ли занятия или выпадал свободный день, Мархамат с утра до вечера вертелась в университете, выслеживая Сохраба. Разведав про его отношения с Зийнат, она, как разъяренная тигрица, ворвалась в библиотеку, подбежала к столу, за которым занималась Зийнат, и, не стыдясь людей, задыхаясь крикнула:

— Сохраб мой! Оставь его в покое!

Наглая уверенность вызвала у одних смех, а у других сомнение, — может, Сохраб и вправду любит ее? Зийнат засмеялась.

— Если он твой, почему живете порознь? — пренебрежительно спросила она.

Мархамат взбесилась еще пуще.

— Время не пришло! — кричала она. — Подожди, скоро поселимся вместе! А ты ищи себе другого!

Хохот покрыл ее слова. Разве нормальная девушка будет себя так вести? Никому и в голову не могло прийти, что ее самоуверенные слова в недалеком будущем сбудутся.

Этот день навсегда запомнился Сохрабу. Он учился тогда на четвертом курсе. Было начало сентября. Сохраба вызвали в комитет комсомола. Секретарь Сейфали встретил его хмуро. На приветствие не ответил и сухо бросил:

— Садитесь!

Что случилось? Всегда Сохраба встречали здесь приветливо, сжимали руку, улыбались. Отношения с секретарем у него были дружеские — давно ли Сейфали твердил без устали: «Ты наша гордость, Сохраб!» Так что же произошло?

Раздумывая над столь неожиданным приемом, Сохраб тяжело опустился на стул. Сейфали сидел перед ним важный, строгий, не поднимая глаз от бумаг. Лицо было мрачным, казалось, черные тучи окутали его. Сохраб понял: разговор предстоит не шуточный.

— Решением бюро вы исключены из комсомола! — все так же, не поднимая глаз, отчетливо произнес Сейфали.

Сохрабу уже показалось, что голос принадлежит приведению, так непохож он был на живой и мягкий голос Сейфали. И почему вдруг «вы», да еще такое пренебрежительное? Может, это дурной сон?

— За что? — улыбаясь, спросил он, уверенный, что это просто шутка.

— Повторяю: таково решение бюро…

— Но какое же решение без меня?! Это против устава! Комсомолец должен присутствовать, когда решается его судьба…

— Не отнимайте у меня время!

Сохрабу показалось, что сердце его перестало биться. Сделав над собой нечеловеческое усилие, он повторил еле слышно:

— За что, Сейфали?

— Не Сейфали, а Халыгов!

Да что же происходит? Были друзьями, разговаривали о самом сокровенном, почему вдруг официальный тон, грубость? Примириться трудно, но, видно, этого требовали какие-то загадочные обстоятельства, которые сейчас объяснят ему. И Сохраб переспросил:

— За что, товарищ Халыгов?

— Я вам не товарищ!

Это уже было оскорблением, и, поднявшись с места, Сохраб, не выдержав, крикнул:

— Кто дал вам право оскорблять меня? Извольте объяснить!

— Объяснить? — На сумрачном лице Сейфали проступила насмешливая улыбка. Подняв голову, он с презрением оглядел Сохраба. — Сын врага народа не может находиться в рядах Ленинского комсомола! — громко ответил он.

— Что?! — У Сохраба перехватило дыхание.

Голос Сейфали стал еще суше, еще резче:

— Ваш отец арестован как враг народа.

Сохрабу показалось, что на него валится потолок, ноги подкосились, он с грохотом рухнул на стул, устремив на Сейфали непонимающие, полные отчаяния глаза. Наконец, немного придя в себя, Сохраб крикнул:

— Это несусветная ложь! Вы что-то путаете! Десяти дней не прошло, как я вернулся из дома…

Сейфали горько усмехнулся:

— Десять дней — срок огромный. В нынешних условиях каждый час может стать роковым…

— Но это клевета! — Спазм сдавил горло, и Сохраб добавил тихим, просящим голосом: — Сейфали, ты знаешь моего отца, бывал у нас, знаком с ним…

— Очень сожалею, что знал его недостаточно!

— Но его народ знает! — Сохраб понял: бессмысленно искать сочувствия у Сейфали, и продолжал спокойно, с достоинством: — Человек, двадцать лет состоявший в партии, задолго до победы революции отдававший ей все силы, не может быть врагом народа!