Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема

Я выпиваю сок одним глотком. Надо закончить свою работу, пока они не начали. Черт. Я ведь мог приехать раньше, мог приехать позже, но нет – вот ведь невезуха, дурацкая моя судьба.

Я ей по-настоящему сочувствую. Сейчас положу этот долбаный кабель, установлю антенну – и смываюсь. Не могу смотреть, как из нее дуру делают, это пусть без меня – я под это не подписывался.

Я заканчиваю ровно в тот момент, когда они начинают снимать.

И тут меня буквально крючит – честное слово. Потому что я вижу объектив – двадцать четыре миллиметра, о господи! Да что он делает?!!

Монитора нет, посмотреть нельзя – она даже не узнает, что происходит. До того момента, как это выйдет на экран.

Они там что, с дубу рухнули?

– Я приглашаю вас в новый мир. В мир, где люди любят и ненавидят друг друга, где желание идет рука об руку с отвращением, где радость смешивается с болью. Может ли любовь убивать? Новый сериал на Восьмом канале… Нет, простите. Еще раз, простите.

– Вот дерьмо. Три предложения не может выучить наизусть… – бурчит Великий Оператор.

– Простите, можете мне подать подушку, а то я проваливаюсь в это кресло, разве я не слишком глубоко сижу?

– Да отлично просто! – кричит из-за камеры Великий Оператор и показывает большой палец.

– Но я не чувствую себя комфортно, простите.

– Дайте ей подушку! – рявкает он, гримерша летит подкладывать подушку.

Я пакую свои инструменты, я все сделал, все исправил, все телевизоры в доме работают как положено.

Да что этот придурок делает?!!

Я поворачиваюсь.

Ноги у меня словно свинцом налиты. Я двинуться не могу.

Стою и смотрю: я, камера, она, сирень.

Отвратительный кадр.

Она совсем потерялась в гуще цветов, над головой у нее вылезла какая-то ветка с мелкими белыми цветами, еще мусорник на заднем плане…

Ну если бы хоть свет был другой – может, и получилось бы что-нибудь более-менее. Но нельзя же делать дуру из такой актрисы!

Я подхожу к Великому Оператору и бормочу:

– Смягчи свет, старик. Смягчи свет!

– Отвали, придурок, – слышу я в ответ.

Ну все. Он меня все-таки спровоцировал.

А когда я в раже – у меня разговор короткий.

Я сильно толкаю этого урода, затягивая сам себе петлю на шее.

Но с меня хватит.

Хватит!

Быстро подхожу к пани Агате.

– Пошел вон из кадра! – слышу я рев Великого Оператора.

Мне недосуг его слушать.

– Простите меня, пани, я не должен бы вмешиваться, но умоляю вас, посмотрите внимательно кадры. Здесь очень плохо выстроена экспозиция, без пробных кадров, а их обязательно надо бы сделать, потому что иначе получится плохо.

– Слушаю вас? – она неуверенно смотрит на меня, на оператора, а около меня уже нарисовывается режиссер.

– Пожалуйста, пан, покиньте площадку, мы снимаем, мы тут работаем…

Пани Агата смотрит на него, потом снова на меня. Отгораживается от него и от всего света ладонью. Режиссер опускает руку, которой уже крепко вцепился мне в плечо, – маленький, а сильный! Прямо железная хватка.

– И оптика подобрана плохо, – продолжаю я торопливо – мне во что бы то ни стало надо ей сказать, а потом будь что будет. – Вам нужен другой объектив, не широкий, а у него двадцатьчетверка, а она прижимает, он вас в утку превратит и в крестного отца одновременно! И свет падает сверху, у вас морщины от этого появятся, как у пятидесятилетней! И то, что у вас за спиной, – оно на себя внимание перетягивает, плохой кадр, на самом деле – очень плохой!

– Да как вы смеете! – Великий Оператор уже тоже стоит рядом со мной, готовый вцепиться мне в глотку. – Как вы смеете!

– Минуточку, – произносит Звезда. – Я прошу показать мне кадры.

– Вы мне не доверяете?!

– Доверяю. И поэтому не вижу в этом никакой проблемы. – Она поднимается с кресла, я делаю два шага назад, она смотрит мне прямо в глаза. – И вас я тоже попрошу пройти с нами.

Теперь мы оба стоим за камерой, он послушно открывает снятые кадры.

Это катастрофа.

Я был прав, черт подери, я был прав!

Великий Оператор становится синим от бешенства, режиссер в ужасе, гримерша улыбается мне, легонечко, понимающе.

– Простите и благодарю, – я поворачиваюсь и быстрым шагом иду в сторону дома.

– А вы… пан, вы можете выстроить кадр так, как вы это видите?

– Вот дерьмо! – Великий Оператор что-то в сердцах кидает об землю.

Я смотрю на режиссера – он делает приглашающий жест рукой.

Я моментально ставлю кресло у живой изгороди: зелень и небо. Спокойно. И на первом плане будет она, а не то, что происходит рядом.

Переставляю камеру.

Они оба подходят.

– Пани Малгося, сядьте, пожалуйста, в то кресло вместо меня! – просит Актриса, и гримерша садится в кресло.

– Кресло слишком тяжелое, слишком благородное, обивка слишком яркая… – объясняю я.

Они молчат.

– Да что тут происходит-то, это что – шутка? – Великий Оператор начинает нервно хихикать.

– На вашем месте, пани, я бы подождал три часа – тогда будет хороший свет, но если у вас совсем нет времени – хотя жаль, конечно, – то нужно ваш образ как-то смягчить, а иначе вы будете выглядеть, как Марлон Брандо в помидорах перед смертью. Притом что он мог себе позволить такие тени под глазами и даже мог…

– Так давайте сделаем, – говорит Актриса. – Ты согласен со мной? – она обращается к режиссеру.

Тот послушно кивает.

Оператор подходит к камере, он ненавидит всеми фибрами своей души меня и весь мир, если бы он мог – он бы меня укусил, и я бы наверняка умер, отравившись ядом, которым он полон. И меня это не удивляет.

– Спасибо, – говорю я. – Вы меня простите, но я видел вас в театре, и вы были прекрасны… жалко было бы, если…

– Ну уж нет, – она придерживает меня за локоть. – Раз уж вы тут такой шум устроили – прошу вас, именно вас, меня тогда уж снять. Похоже, что вы вполне с этим можете справиться. Дадим человеку шанс, а?

Режиссер глупеет, а пани Малгося начинает смеяться, отворачиваясь в кресле ко всем спиной, плечи у нее подрагивают.

– Что? Это как же? – у Великого Оператора отваливается челюсть.

– А вот так же. Очень прошу вас.

Я встаю за камеру и прошу объектив на сто тридцать пять миллиметров. Устанавливаю бленды, передвигаю лампы поближе к камере, перед лампами ставлю рассеиватель – и с каждым моим действием она становится все красивее, как будто я слой за слоем смываю морщины и тени с ее лица.

– Нужно еще контровой свет установить, – говорю я. – Чтобы высветлить ее.

Осветитель приносит еще одну лампу, с каждой секундой образ становится все лучше, свет мягче и приятнее.

Я снимаю три дубля.

Они оба с режиссером подходят, чтобы посмотреть кадры.

Я разворачиваюсь и, проходя мимо Великого Оператора, бросаю сквозь зубы:

– Любую работу нужно делать как следует, козел.