Аксель Сандемусе - Былое — это сон

Но когда я очутился у себя в номере, настроение упало. Я лег и погрузился в то состояние, которое лишь отчасти можно назвать сном. Вскоре я встал, чтобы выпить воды, и босиком подошел к крану. Ощущение у меня было такое, будто я подкрадываюсь к нему, и я думал: уж если Антону Странду все равно было суждено умереть, мне бы хотелось видеть, как это произошло.

От этой мысли я окончательно проснулся. Меня терзало, что такая мысль могла прийти мне в голову, хотя бы и в полусне. Надо быть начеку, даже когда спишь. Один мой друг отправился летом в пеший поход, днем он устроился отдохнуть на уступе скалы. Перевернувшись во сне на другой бок, он свалился на вершину какого-то дерева.

Я снова лег, и мне приснился сон с бесчисленными запутанными сценами, как часто бывает во сне. Неожиданно я оказался перед кем-то, кто хотел меня застрелить. Грянул выстрел, вылетела пуля. Все происходило чрезвычайно медленно. Но, главное, мне непременно следовало пройти через какой-то сад. В саду было темно, и я боялся, что меня увидят прежде, чем я успею туда нырнуть. Непонятно, что именно мешало мне войти в сад, неожиданно это препятствие исчезло, и я оказался на лужайке. Там стоял дом и была дверь, в которую я должен был войти, но в саду опять появились какие-то неторопливые тени, я крикнул: «Мама!» У меня получился лишь задавленный всхлип. Тени медленно тянулись ко мне. В этой медлительности было что-то жуткое. Тени были бесформенные и самоуверенные. И считали, что спешить некуда. Я был в их власти. В голове у меня что-то взорвалось, и я проснулся, некоторое время я лежал неподвижно. Все было не так, как обычно бывает, когда пытаешься вспомнить сон. Я, наоборот, торопился забыть его, убежать от него, захлопывая дверь за дверью.

Надо остерегаться подводных течений. Можно заблудиться, отдавшись их власти и поверив, что они-то и есть настоящая жизнь, и будешь блуждать, пока в одно прекрасное утро не найдешь на берегу свой собственный труп.

В первый день рождества я был приглашен на ужин к Йенни и отправился туда в том радужном настроении, какое помнил по давним рождественским праздникам. Я шел к ее дому между двумя грядами холмов и тихонько напевал: «Дитя деревни, я ее любил…»

В туманных сумерках высились белые купола холмов, и до меня доносились привычные зимние звуки: шуршание срывающегося с деревьев снега, шорох веток. Мне вспомнилась малоубедительная болтовня о различиях между народами, возникших на основе природных условий. Б о льшая часть того, что говорят об этом, чепуха, но тем не менее у людей, живущих в горах, осанка иная, чем у жителей равнин. Земля как бы притягивает к себе взгляд жителя равнины, ему не на что особенно смотреть — горизонт там низок. Ему нет нужды откидывать голову, чтобы посмотреть вверх. У норвежского крестьянина, который постоянно откидывает голову, чтобы взглянуть вверх, выработалась гордая осанка. Другое дело, переносится ли это на характер. Неплохая находка для торжественной речи.

Я остановился и взглянул на дуб у обочины. Приятно смотреть на зимнее дерево, стоящее в снегу, — оно таит в себе тепло. Может, уже больше ста лет оно оживало весной, каждую осень готовилось к очередной весне. Я люблю деревья. И долго не могу решиться, если мне надо срубить дерево.

Миновав угрюмые холмы, я снова остановился — мне открылся дом, в котором прошло мое детство. У меня было еще достаточно времени, и мне захотелось поразмыслить кое о чем, что всегда мучило меня, когда являлось мне. Эти смутные видения заброшенного кирпичного завода, которые всплыли вчера вечером… но ведь видел-то я его гораздо раньше и не во сне. Это произошло однажды в Америке. Лунной ночью я бежал к садовой ограде, чтобы выбраться наружу. Прячась в кустах, я пробирался к чугунным решетчатым воротам, я знал, что они не заперты. Я добрался до них и вышел наружу, страх впился мне в затылок. Однако никто не гнался за мной из дома, стоявшего в глубине сада, большого белого каменного дома, залитого лунным светом. Передо мной лежала дорога, но она была такая белая, такая светлая, что я не посмел идти по ней. Я свернул в хвойный лес, где знал тропинку, ведущую в поселок. Я нашел эту тропинку, и дальше уже ничего не помню.

Это случилось давно, начало и конец этой истории мне были неизвестны. И теперь, на дороге, я опять похолодел от этого воспоминания, как холодел всегда. Оно неизменно сопровождалось мыслью, вернее даже не мыслью, а каким-то смутным чувством, что во мне, эмигранте, прячется другой эмигрант.

Сотни раз мне хотелось, чтобы вся эта история с садом и белым домом, залитым лунным светом, была сном. Я и теперь попытался принять ее за сон, но медленно покачал головой — нет, то был не сон, а какая-то таинственная явь. Когда я первый раз не так давно вспомнил эту историю, я вдруг обратил внимание на свой костюм. Рукава были измазаны известкой, и от костюма пахло хвоей. Воспоминание о доме, саде и лунном свете тотчас вспыхнуло во мне, хотя я и противился ему. Но все, что я успел вспомнить в то мгновение, я уже не мог забыть.

Почему именно теперь мне припомнился тот давний случай? И что означало то новое, что вплелось в него вчера вечером, — заброшенный кирпичный завод? Может, это все-таки сон, но какого-то неизвестного нам свойства? Возрастом это тоже не объяснишь, ведь впервые я испытал нечто подобное много лет назад.

Мне хотелось стряхнуть с себя все и пройти к дому, но тут произошло другое: дом оказался живой. Он не желал впустить меня. Я вынужден был уйти обратно. Куда? Мне вдруг стало ясно, что обратного пути нет. И не потому, что нельзя обмануть Йенни. Дело в другом: по той дороге, которая привела меня сюда, вернуться обратно было уже невозможно.

У меня закружилась голова, я напряг все силы, борясь с самим собой. Наконец дом принял обычный вид и перестал быть живым. Я подумал, что надо поскорей вернуться в Америку и заняться чем-нибудь полезным.

Как привычно было входить в эту переднюю! Замерзшая дверь скрипнула, когда ее открыли и потом закрыли. Двери в гостиную были распахнуты. Тепло и аромат пряностей ринулись мне навстречу. Я чувствовал себя слишком большим и бесформенным в неуклюжей верхней одежде, стоя в облаке морозного воздуха, ворвавшегося за мной с улицы. Забирая у меня из рук шубу, Йенни мимоходом поцеловала меня. Она была возбуждена и счастлива. Спасибо за браслет!

Подбоченясь, она смотрела на меня веселыми глазами, пока я приводил себя в порядок, прежде чем пройти в комнату. Мне стало немного неловко оттого, что все заметили ее радость.

Я удивился, обнаружив тут Бьёрна Люнда, он и его старый отец сидели у камина и пили пунш. Наверно, мне следовало это предвидеть, но Йенни не предупредила меня, а я как-то считал Бьёрна Люнда скорей ее другом, чем отцом.