Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет

— Но вы все уже, наверно, видели!

— И мы все снова горим желанием посмотреть!

— Ну ладно, — сказала Мэри с улыбкой, — раз уж вы такие милые-хорошие. Но только это самое распоследнее представление на какой бы то ни было сцене.

— Врушка! — крикнул Морис.

Эдвард сидел за столом в своей комнате, у окна, глядящего на вязы, на черный канал, на трамваи, потренькивающие вокруг громадного, холодого фонтана на Лютцовплатц. Смерклось почти совсем. Настольная лампа выхватывала белый блеск изразцов, а сверху присел на печь металлический ангел, державший в руках венок. Эдвард зажег сигарету, вскрыл оба письма, доставленные вечерней почтой.

Начал с того, что от Маргарет:

Никакого «исключительно изящного» предлога я изобрести не смогла, а потому выложила Мэри все начистоту. Сошло, кстати, куда благополучней, чем я ожидала. Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, — и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.

Ну вот, вовсю наступают праздники, так что это мое тебе поздравление с Рождеством. У меня сегодня совсем рождественское настроение, несмотря на гнусную морось. Так что пожелаю тебе (и себе), чтобы этот год был самый прекрасный и оба мы чтобы побольше радовались, каждый как хочет и как умеет.

Милый мой, ты сегодня как-то особенно близко. И так у меня хорошо на душе, даже странно. (Если честно, я была на коктейле в мастерской у Билла. Но это в скобках.) Почему-то такое, я чувствую себя невероятно уверенно. То есть относительно нас с тобой. Все наши мелкие эскапады и завихрения сейчас вдруг мне кажутся такой дребеденью по сравнению с тем фактом, что мы друг у друга есть. Да, Эдвард, что бы там ни случилось, а это — незыблемо. И все остальное не в счет. И я теперь совершенно уверена, что по мере того как мы будем стареть, эта связь между нами будет все крепче и крепче, а то, другое, все больше и больше будет сходить на нет. Оглядываюсь на этот год и ясно вижу, как все это получалось. И, поверь мне, еще будет получаться.

Счастливого тебе Рождества, любовь моя, и спокойной ночи, мой милый.

Взялся за другое письмо: Дорогой Эдвард, пишу, чтобы поблагодарить Вас за щедрое участие в подписке на пользу Клуба. Жаль, что Вас самого здесь нет, помогли бы нам с нашим рождественским вечером. Надеюсь, он удачно у нас пройдет.

Есть одна вещь, о которой я бы Вам непосредственно сообщил, если б только узнал, что Вы собираетесь уехать из Лондона. Скоро я стану католиком. Вас это, может быть, удивит. Меня и самого даже еще больше, наверно, бы удивило, если б мне год назад вдруг такое сказали. Точно не знаю, когда именно приму первое причастие, но скоро. А до той поры я решил ничего не говорить ни Мэри, ни маме, но вот захотелось Вам сообщить. Распространяться на эту тему для меня невозможно. У меня вовсе нет намерения Вас обращать, расписывая, как это со мной случилось. Просто — у меня такое немыслимое чувство покоя. А Вы меня знаете и поймете, что для меня это значит. Стоит ли упоминать о том, что я по-прежнему буду здесь работать.

Примите мои самые лучшие пожелания и поздравления с Рождеством и Новым годом.

Эрик.

Долгий свист прорезал тьму под вязами на берегу канала. Он встал со стула, открыл окно, выглянул:

— Франц?

— Эдвард?

— Держи.

Достал из кармана ключ, бросил.

— Есть. Поймал.

Еще минута — и распахнулась дверь.

— Ну, Эдвард, как дела, старикан?

Франц скинул пальто, пиджак, шарф. Потом привычно двинулся к зеркалу, подробно расчесал волосы карманой расческой. Налил в раковину воды, вымыл руки.

— Как делишки? — спросил Эдвард.

— Погано.

— Опять с отчимом разругался?

Франц кивнул, потом не то рыкнул, как зверь, не то хохотнул, быстро, тремя перехватами, прошелся на руках по диванной спинке.

— Роскошно, — усмехнулся Эдвард. Взял со стола разрезальный нож, спросил: — А так умеешь?

— Нет. И как у тебя только получается? Покажи!

— Просто же, как апельсин.

— Нет. Ты покажи. Покажи еще разок.

— Что это? — он спросил, чтоб переменить тему, показывая на длинный шрам на предплечье у Франца.

— А это на прошлый май. У сестренки. Полиция нам окно расколошматила автоматной очередью.

— Так ты что — коммунист?

— Ну еще чего.

Франц расхохотался. Спросил вдруг:

— А у самого тоже шрам? — Он даже вздрогнул. И не думал, что видно. — И откуда это у тебя?

— Пулю в себя пустил.

— Несчастный случай, что ли?

— Нет. Умышленно. — Где?

— Здесь, в Берлине.

— Когда?

— Прошлой зимой.

— Так чего ж ты не умер?

— Потому что врачи ваши немецкие такой дошлый народ. Отсюда вот пулю и вытащили.

Франц рассмеялся. Эдвард спросил:

— Не веришь?

— Ясное дело, не верю.

— Почему?

— С чего тебе стреляться-то? С такими деньгами. Невнимательный взгляд порхнул по комнате, застрял на письмах. Франц вдумчиво их разглядывал.

— Эрик? Твой друг, что ли, в Лондоне? — Да.

— И то и то по-английски? — Да.

— Почитай оттуда чего-нибудь. Как звучит, послушать охота. Бледно улыбаясь, он стал читать:

Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, — и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.

Помолчал, спросил:

— Ну как, понял?

— Местами.

— Например?

— В общем, что-то тут насчет ценности вроде какой-то. «Дорогой» — это ж ценный, да?

— Да.

— Ну. Выходит, я по-английски понимаю! — Франц улыбнулся самодовольно, угостился сигаретой: — Нет, ты расскажи мне все ж-таки. Откуда он у тебя, по правде, шрам этот?

— Я сказал уже.

— Нет. По правде. Это на войне, да?

— Ну, если тебе так хочется.

— Ты был на войне?

— Был.

— И много немцев поубивал?

— Порядочно.

— Тогда я тебя убью. — Франц схватил его за горло. Но почти сразу посерьезнел. — Жуть, наверно, была.

— Было чудовищно, — он сказал.

— А знаешь, — Франц заговорил очень серьезно и явно повторял то, что слышал от старших, — эта война… лучше бы никогда ее не было.

Эрнст Донаньи (1877–1960) — венгерский композитор, пианист, дирижер. (Здесь и далее — прим перев.)

Теофиль Стейнлен (1859–1923) — французский график.

Генри Вуд (1869–1944) — английский дирижер.

Гарриет Коэн (1895–1967) — английская пианистка.

Питер Лили (1618–1680) — голландский и английский художник, знаменитый, в основном, своими портретами.

Джон Котмен (1782–1842) — английский художник, главным образом пейзажист.