Кристиан Синьол - Унесенные войной

— Я не буду вас прерывать. Продолжайте, будто меня здесь нет.

Шарлю удалось привлечь детское внимание, несмотря на то что учеников сильно отвлекало присутствие такого сомнительного персонажа на занятии. Затем учитель объявил диктант — отрывок из Эжена Фромантена и отворил одну створку доски, где для старших учеников, собирающихся сдавать выпускные экзамены, сегодня была подготовлена особо сложная задача:

«Рабочий зарабатывает 9 франков в неделю и работает 300 дней в году, но теряет 3/25 своего времени в кабаках и выкладывает за алкогольные напитки 32/85 своего заработка. Вычислите, каков его годовой заработок и сколько он тратит на алкоголь».

Дроби были самой сложной частью программы, и Шарль знал, что не многим задача придется по силам. Он заставил себя быстро напомнить учащимся о правилах, изученных на предыдущих занятиях, но понятия не имел, каким будет конечный результат.

Часом позже он с удивлением отметил, что больше половины учащихся старшего класса смогли дать ответ на оба вопроса. И только потому, что в тот день они поняли: судьба их учителя зависит от них, они приложили к решению необыкновенные усилия. Шарль был польщен, он чувствовал такое удовлетворение, которое во много раз превзошло даже похвалы инспектора, полученные им в полдень того же дня.

— Вы отличный учитель, — говорил инспектор. — И заслуживаете большего. Знаете ли вы, что после отбора, основанного на моем докладе и моих оценках, вы могли бы стать профессором колледжа?

— Мне это известно, господин инспектор, но мне нравится то, чем я занимаюсь. Эти дети приносят мне вдохновение. А к тому же мне нравятся начальные классы, вся их суть, все предметы, изучаемые в них.

— Это означает, что вы отказались бы от должности в колледже?

— Вероятнее всего, да, месье.

— Это нечто незаурядное.

— Может, и так, — возразил Шарль, — но я не знаю, как смогу жить без этих детей.

— Мы еще вернемся к этому разговору. Не забывайте, что вы находитесь на службе у Национального министерства образования и ваша роль не ограничивается начальной школой.

— Я помню об этом, господин инспектор.

Инспектор ушел, немного смущенный, но заинтригованный. Шарль вернулся в класс, который оставил под надзором старшего, пока сам беседовал с инспектором в нижних комнатах. На всех обращенных к нему лицах читалось беспокойство, будто дети не были уверены, что показали себя с лучшей стороны.

— Все прошло очень хорошо, — обратился к ним Шарль. — Я вам очень благодарен.

Он никогда не сможет забыть улыбки, засиявшие в тот момент на лицах всех детей, от самых больших до самых маленьких.

Никто не помнил подобных холодов на высокогорье. При этом январь был еще не особо суровым, со снежком, но без сильных морозов. Затем за несколько дней температура упала до минус тридцати. На улице все заледенело, было сковано слоем льда, включая деревья, хруст которых по ночам напоминал раскаты ружейных выстрелов. В Пюльубьере дров хватало сполна, но вот воды было недостаточно, особенно чтобы напоить животных. Эдмон весь день рубил лед, ему помогала Одилия, в то время как Алоиза и Франсуа оставались у огня, ожидая тепла.

К тому же Франсуа не мог им помочь, даже если бы холода были не такими суровыми. После сердечного приступа врачи запретили ему всяческие нагрузки. Алоиза видела, как он в отчаянии бродил по дому или из дому в сарай, и тщетно искала для него слова надежды.

— Скоро придут погожие деньки, — говорила она, — имей немного терпения; тебе можно будет выходить гулять, и дни уже не покажутся такими невыносимо долгими.

Он не отвечал, погруженный в пугающее Алоизу молчание. Меньше чем за год Франсуа значительно изменился. Даже взгляд стал совсем другим, будто стеклянным. Казалось, что глаза глубже ушли в орбиты, а сам Франсуа выглядел таким хрупким, что Алоиза не могла смотреть на него без боли. Она тоже сильно изменилась, глядя, как увядает этот мужчина, который когда-то был таким сильным и так много и неустанно работал. Она не могла вынести призыва о помощи, иногда возникающего в его глазах. Муж был для нее глубокой раной. Она знала, что жить ему оставалось недолго, и говорила себе, что не сможет оставаться на этом свете без него. Франсуа никогда не жаловался, и Алоиза не знала, испытывает ли он страдания. Но вряд ли, она никогда не замечала этого, а может, он просто умело скрывал. Его страдания были скорее духовными — ощущение близости конца земного пути. Она ждала его слов, а их все не было и, безусловно, никогда не будет. И потому она говорила, брала на себя его роль, делала то, что раньше, когда ей было необходимо, выполнял он.

Она говорила с ним об их жизни, особенно о самом ее начале, когда Алоиза только приехала в Пюльубьер, вспоминала их свадьбу в Сен-Винсене, их занятия в военное время, когда они были на фронте, о рождении детей, о возвращении их в школу, об их разорванной одежде после драки с учениками религиозной школы, и иногда ей удавалось вызвать у него улыбку. Женщина также рассказывала мужу о настоящем, о сильных холодах, сковавших Коррез и Тюль, о Шарле и его новом рабочем месте в Аржента, где, возможно, Дордонь также покрылась льдом, о Луизе, которая однажды вернется из Яунде. Они очень скучали по дочери. Франсуа закрывал глаза каждый раз, когда Алоиза говорила о ее возвращении, будто эта разлука невыносимо терзала его.

Температура воздуха на улице вынуждала их прижиматься друг к другу, переживать эти казавшиеся последними дни рядом. Действительно, в начале января Франсуа снова занемог, и его пришлось на две недели госпитализировать. Потом недомогания случались все чаще, хоть иногда Франсуа удавалось скрыть, когда он чувствовал слабость. Что она могла сделать, кроме того, чтобы быть подле него, совсем рядом, давать ему почувствовать, как ей хотелось последовать за ним в другую жизнь, чтобы продолжать быть вместе там, где-то очень далеко, вероятно, но все же вдвоем, вести такое же существование, как здесь, на земле.

22 февраля во второй половине дня Франсуа показался Алоизе более отстраненным, чем обычно, он будто отдалялся, уходил куда-то. Ему раньше, чем обычно, захотелось спать, у него не было сил, чтобы поесть. Она отвела его в спальню и долго сидела рядом на кровати. Франсуа выглядел очень спокойным, ничем не обеспокоенным.

— Я помогу Одилии помыть посуду и сразу вернусь к тебе, — сказала Алоиза.

Он протянул ей правую руку, попросил дотронуться до него. Она крепко сжала его ладонь, а потом осторожно положила на кровать.

— Хочешь, чтобы я осталась? — спросила Алоиза.

— Нет, иди, — сказал он ей сонным голосом.

Она замешкалась, затем прошла в кухню, полная предчувствий, звавших ее поторопиться. Потом вернулась в комнату, где уже уснул Франсуа. Она прилегла, прислушалась к его ровному дыханию и тоже уснула.