Кристиан Синьол - Унесенные войной

В шесть утра ее разбудило внезапное ощущение холода рядом. Она открыла глаза, дотронулась до руки Франсуа — она была ледяной. Алоиза звала мужа, но он не отвечал. Она трясла его, но он никак не реагировал. Дыхание прекратилось. Он оставил ее, этот человек, словно солнце, освещавший ее жизнь, деливший с ней радость и горе, отдающий ей все лучшее, что у него было. Беззвучно рыдая, Алоиза восстанавливала перед глазами картину его возвращения с войны, с одержимым взглядом спрашивающего себя: «Откуда я пришел?» И воспоминания о страданиях тех времен мучили ее больше всего в то утро, воспоминания о страданиях, подорвавших сердце ее храброго мужа, чей окончательный уход пробудил в памяти Алоизы видение синей шинели, исчезающей за поворотом дороги, за деревьями любимого ею леса.

Она долго лежала, прижавшись к нему, не решаясь оповестить детей. Изо всех сил вцепившись в безжизненное тело, будто желая удержать возле себя, она чувствовала, как изнутри поднимается в ней волна отчаяния, готовая вновь накрыть ее с головой. Алоиза понимала. Она была согласна. Она не могла жить без него. Ей не хватало на это сил.

Наступившее утро она прожила с ощущением какой-то пустоты, предвестницы боли. Дети много суетились вокруг Алоизы, но она не очень понимала, почему. С ней говорила Одилия, а потом Шарль, и еще, как ей казалось, Луиза, которая на самом деле находилась в Африке. Все это длилось очень долго. Земля слишком замерзла, и не было возможности похоронить Франсуа. Нужно было ждать неделю до процедуры его захоронения в Сен-Винсене. Холода прошли, но падал снег. Как ни странно, в этот день к Алоизе ненадолго вернулась ясность сознания.

Но пришел вечер, а с ним вернулось отчаяние и перед глазами сгустилась уже знакомая непроницаемая дымка. Среди ночи Алоиза поднялась, беззвучно оделась и вышла в мерцающую звездами ночь. Шел легкий снежок. Она направилась в сторону Сен-Винсена ровным решительным шагом, немного проваливаясь в свежие сугробы. Через час она уже была на кладбище Сен-Винсена, открыла решетку, направилась к могиле Франсуа и заговорила с ним. Снег падал уже обильнее. Ей казалось, что могила нуждалась в защите, что Франсуа, наверно, замерз. Женщина медленно легла на серый мрамор и больше не двигалась.

В Аб Дая Матье с каждым днем охватывало все большее беспокойство, потому что ему не удалось попасть на похороны Франсуа и Алоизы, и он очень огорчался из-за этого. Даже через месяц он никак не мог свыкнуться с мыслью, что его брата и Алоизы больше нет. Матье еще помнил первый день 1900 года, когда они бок о бок с Франсуа искали признаки нового мира; помнил белые дни Рождества в Праделе и Пюльубьере; вспоминал, как они находили друг друга после войны, на фронте, и ему казалось, что без Франсуа его жизнь уже никогда не будет такой счастливой, как прежде.

К тому же в Алжире все менялось: с апреля 1955 года Жак Сустрель объявил чрезвычайное положение в стране и сверг правительство, незадолго до этого назначенное Мендесом Франсом. Французские войска были задействованы в миротворческих действиях, встретивших довольно сильный отпор, особенно в Оресе и Кабуле. «Эко д’Алже» и «Ла Депеш» вели регулярные подсчеты количества гранат и бомб, сброшенных на кафетерии и улицы городов.

В Матидже французская армия сражалась не против каких-то вооруженных группировок, как везде в округе. Восстание имело более скрытый вид: обрезанные телеграфные провода и перекрытые пути, и тех, кто тайно содействовал Национальному фронту освобождения, даже окрестили «феллахами». Они также организовывали поджоги в домах и подвергали репрессиям мусульман, хранивших верность и преданность европейцам. Это был самый эффективный способ, найденный Национальной освободительной армией, чтобы продемонстрировать людям, что делают с теми, кто содействует вражескому лагерю. Национальная освободительная армия нападала на всех, кто носил французскую государственную военную форму: на сельских полицейских, на жандармов и само собой на солдат.

Матье не раз сходился в оживленном споре с Роже Бартесом, братом своей жены.

— Надо защищаться, — отчеканивал Роже.

— Вспомни, что произошло в Филипвиле в прошлом году: сто двадцать три европейца были вырезаны арабами, — отвечал Матье. — Вот как начинаются насильственные действия. Одно влечет за собой другое, и потом уже ничего нельзя остановить.

Однажды, когда они спорили больше часа, Роже пришел в ярость:

— Значит, нужно позволить им перерезать нам глотки!

— Конечно же нет. Ты ведь знаешь, что прибыло подкрепление. Армия найдет источник бунта, я в этом уверен.

— Не с помощью пушечных выстрелов по воробьям. Как, по-твоему, танки доберутся сюда, в самый конец шауйа [9] Шауйа — регион Марокко. (Примеч. пер.) , в Орес?

— Но ведь необходимо что-то предпринимать, разве нет? Хорошо высказываться против Ги Молле и топтать цветы, возлагаемые им на памятники мертвым, но это не решит проблемы.

— 6 февраля европейцы выступали не против него, а против поста Мендеса Франса в его правительстве. После Туниса и Индокитая придет черед Алжира. Знаешь, как колонисты называют между собой Мендеса Франса? Бен Суссан — старьевщик.

Матье вздохнул и отвечал голосом, который хотел выдать за спокойный, но который был скорее слабым:

— Необходимо пытаться интегрироваться в местную жизнь, а не воевать. Сам же знаешь, что все феллахи под угрозой расправы жандармов будут собирать вооруженные отряды.

— Интегрироваться! — Роже ухмыльнулся. — Ты думаешь, что можно стать одним из арабов?

— Интегрироваться не значит ассимилироваться. Лично я доверяю Ги Молле. Он объявил в палате 16 февраля, что «нельзя позволять восьми миллионам мусульман диктовать свой закон полутора миллионам европейцев».

— Ты еще будешь жалеть об этом. Социалисты потеряли Тунис и Индокитай. Алжир им тоже не покорится.

— Я не о социалистах говорю. О радикалах.

— Да, можно и так сказать, — согласился Роже. — Это одно и то же.

Матье не возражал. Его утомили напрасные споры, противопоставляющие его брату Марианны, хотя до этого они отлично ладили. В действительности Матье не думал, что его земли находятся под угрозой. Он был уверен, что французская армия, которой он полностью доверял, положит конец восстаниям. Больше всего он беспокоился о семье. Он должен был все время быть начеку, не удаляться далеко от имения, чтобы не подвергать опасности своих близких.

Заканчивался март, и в Матидже поднялся ветер, приносящий с собой весеннее тепло. Хосин вел себя странно. Он попросил у Матье оружие, и тот дал ему ружье, таким образом проявляя свое доверие. Они оба остерегались феллахов. Несмотря на запрет Матье, в трущобах среди них все время появлялись и таинственно исчезали новые лица. Матье запрещал сыновьям, которым было уже по пятнадцать лет, одним далеко отходить от имения.