Кристиан Синьол - Унесенные войной

Подойдя к машине, Люси не могла сдвинуться с места, не в силах оторвать взгляд от комнаты Норбера. Ей казалось, что чья-то рука отодвигает занавеску. Ей захотелось еще раз туда подняться, но ноги едва держали ее. Женщина открыла дверцу машины, села возле Паулы и не решалась повернуть ключ зажигания.

— Мы поедем или корни тут будем пускать?! — нетерпеливо воскликнула Паула.

Голос внучки наконец пробудил Люси от грез. Маленькая ладошка Паулы легла на ее руку, и Люси ощутила, что рядом с ней дорогое существо. Она не имела права жить, обращаясь взглядом только в прошлое, — ее дочь и внучка нуждались в ней. Люси не торопясь завела двигатель, проехала по аллее, не оборачиваясь, выехала на дорогу, наконец прибавила скорость, уверенная, что сможет прожить остаток лет счастливо только при условии, что будет изо всех сил помогать этим существам, которые сегодня были рядом с ней.

В Аб Дая сбор виноград проходил с большим трудом, поскольку Матье, охваченный подозрениями, прогнал всех феллахов. Поступая так, он знал, что, возможно, толкает их на восстание, но что ему еще оставалось? Достаточно было одного незамеченного Национальным освободительным фронтом ненадежного элемента, чтобы подвергнуть риску всю семью. Большинство арабов поступали так же, даже если жили одни, в эти суровые времена они предпочитали сами работать на земле. Они также помогали друг другу в самой сложной работе, еще больше отстраняясь от общества, не выпускали оружия из рук, жили под угрозой расправы со стороны Национальной освободительной армии, численность которой росла даже в самых отдаленных районах.

В Матидже уже спала эйфория от прихода к власти генерала де Голля. Хоть он и назначил премьер-министром Мишеля Дебре, партизана французского Алжира, но при этом удалил Сустеля с поста министра внутренних дел. Некоторые благосклонные к генералу парижские газеты начали поговаривать о «самоопределении». Что это могло значить? Куда направлял де Голль свою политику? Роже Бартес перестал ему доверять, но Матье еще верил в действия и в личность генерала. Он все время повторял: никогда самый пламенный боец французской армии не оставит Алжир.

А тем временем надо было обрабатывать землю, жать, собирать виноград. К счастью, Виктор и Мартин работали сейчас как взрослые мужчины. Матье очень гордился ими. Мартин долго оставался хрупким, проводил больше времени рядом с матерью, чем с отцом, но сейчас он догнал брата: жизнь научила его выносливости. Теперь, как и Виктор, Мартин носил оружие и не меньше брата работал на земле. Они были так называемыми разнояйцевыми близнецами. У Виктора глаза были черными, а у Мартина — зелеными. Мартин был немного ниже, но всегда доминировал в отношениях. Но они всегда ладили: Матье никогда не видел, чтобы они дрались, даже в переходном возрасте, когда мальчики превращаются в мужчин. Эти мальчики вообще приносили ему только радость.

Как можно было управиться со сбором винограда вдесятером, когда в предыдущие годы они с феллахами едва справлялись? А ведь тогда их было тридцать. Единственным выходом было по ночам выдавливать в пещерах виноградный сок, при свете ламп. Матье и сыновья отдыхали по очереди, почти не оставляя времени на сон. Сложнее всего было переправлять бадьи с виноградом в дом по вечерам.

В частности, в последний вечер, когда Роже и Матье принялись мять виноград, Мартин и Виктор пригнали грузовичок, чтобы последний раз съездить к виноградникам. Наступала душная жаркая ночь, насыщенная запахом сусла, зажигающая над Атласом красивое красное зарево. За рулем сидел Виктор. Мартин, убаюканный, от усталости заснул рядом с ним, склонив голову. Виктор оставил грузовик у въезда в виноградник, затем братья вышли из машины без ружей: им нужны были руки, чтобы донести чан до машины. Это было не так уж и просто. Нужно было действовать в два этапа: сначала поднять бадью одним махом, затем, прижимая ее к краю кузова, перевести дух, вновь напрячь мускулы, чтоб еще поднять ее, но не опрокинуть.

Виктор оставил фары включенными. Ни у одного из братьев не было никаких опасений. Они привыкли к жизни в напряженной обстановке и в тот вечер думали только о том, как бы быстрее отвезти домой последнюю бадью и отправиться ужинать и отдыхать. Но последняя бадья находилась как раз дальше всего от грузовика. Виктор зашагал по тропинке, Мартин позади него вытирал пот с лица. Когда в кипарисах блеснул приклад ружья, он успел только упасть на землю. Виктор сделал то же. Мартин позвал его, но Виктор не отвечал. Мартин подкатился к машине, добрался до ружья и выстрелил в направлении кипарисов. Звук выстрела многоголосым эхом прозвучал над Матиджей, вызвав лай шакалов у стен Атласа, вдоль дороги в Креа. Затем наступила тишина, нарушаемая только шепотом кипарисовых ветвей.

— Виктор! — закричал Мартин.

Он подбежал к брату, лежавшему лицом к земле, повернул его и издал стон: Виктор был весь в крови, от живота до шеи. Он больше не дышал. Мартин перезарядил ружье и с криком побежал к кипарисам. Он стрелял, перезаряжал, вновь стрелял, охваченный гневом и болью, затем медленно вернулся к брату и обнял его, будто желая защитить.

В этом положении его застали Матье и Роже, прибежавшие с оружием в руках. Матье сначала подумал, что Виктор просто ранен, но когда он понял, что его сын ушел из жизни, обезумел. Роже пришлось крепко держать его. Но Матье, чьи силы удесятерила боль утраты, смог вырваться.

— Помоги мне! — закричал Роже Мартину. — Возьми ружье!

После полуминутной борьбы Матье вдруг опустился на землю и обхватил голову руками.

— Быстрее! — закричал Роже. — Они могут вернуться.

Они отнесли тело Виктора к машине, положили его между бадьями, и Мартин сел за руль, а Роже и Матье сели рядом. Над молчаливой Матиджей сомкнулась ночь. Через десять минут ее пронзили крики Марианны, и у Матье даже не было сил утешать ее. Он весь был охвачен болью, сидя на ступенях, с согнутой спиной, и не мог думать ни о чем, кроме окровавленного тела своего ребенка.

Летом 1961 года высокогорье раскрасилось яркими цветами. Шарль, Матильда и их сыновья приехали сюда на два месяца каникул. Но в эти каникулы им не удалось побездельничать: Шарль помогал брату Эдмону в его многочисленных делах и приобщал к этому детей: Пьеру уже исполнилось пятнадцать, а Жак в свои двенадцать не заставлял себя упрашивать заносить сено и участвовать в молотьбе. Ему нравились эти занятия, он с удовольствием работал в поле и надеялся в будущем осесть в Пюльубьере на всю жизнь.

— Вот если бы мой сын был похож на твоего! — с сожалением восклицал Эдмон.

— Он скоро вернется, твой сын, — отвечал ему Шарль. — Я уверен, в Алжире это все скоро закончится.