Кристиан Синьол - Унесенные войной

Люси была несказанно счастлива, имея возможность несколько раз повидать Матье и его семью в течение двух прошлых лет. К ней уже давно не приходили никакие новости от сына, и словно для того, чтобы возместить это болезненное молчание, ей было необходимо сблизиться с другими членами своей семьи. Она без колебаний пришла на помощь брату, вернувшемуся из Алжира, но особенно была рада помочь Мартину, своему племяннику, у которого ничего не было, и он собирался вступать в брак. В Париже Люси жила вместе с Паулой, которая также была обучена профессии антиквара и подменяла теперь бабушку в магазине на улице Дофин.

В прошлом году, в сентябре, Люси осуществила поездку в Берлин, чтобы попытаться раздобыть известия о сыне, но между двумя секторами контакт стал уже невозможен. Она видела Стену, огромную и устрашающую, навсегда разлучившую ее с Гансом. Когда Люси вернулась в Париж, то стала жаловаться на плохое самочувствие, иногда путалась во времени и пространстве и время от времени теряла память. Паула предупредила Элизу, свою мать, и та взяла Люси в США, чтобы показать самым блестящим медикам. Они выписали ей кое-какие лекарства, но их прогнозы были не слишком оптимистичны: постоянное подавленное состояние ухудшало проблемное кровообращение, свойственное ее возрасту. Помочь было особо нечем. В любом случае, лучше заниматься каким-либо делом, чем сидеть сложа руки. Поэтому Люси каждое утро направлялась в магазин в компании внучки и работала как могла, несмотря на быстро приходящую усталость.

Тогда, в середине августа 1964 года, когда магазин должен был закрыться на пару недель, Люси выразила желание провести неделю в Пюльубьере, но не в доме Шарля, а в том, в котором когда-то жили Франсуа и Алоиза, а сегодня в нем обитали Робер и Одилия. Люси так часто пряталась там от жизненных невзгод, что была уверена, что и теперь почерпнет новые силы. Дорога очень утомила ее тогда, 17 марта, так сильно, что Шарль, забиравший Люси с вокзала Мерлина на машине, настоял, чтобы она оставалась в его доме, а не у Одилии с Робером, сильно занятых в поле. Она отказалась, пояснив, что не хочет портить отношения с Одилией. Шарль кивнул, но сказал:

— Ты знаешь, что можешь приезжать к нам, когда захочешь. Не забудь, наш дом совсем рядом.

— Ну конечно, — ответила она.

Она хорошо понимала, что ей проще было оставаться у Шарля с Матильдой, они жили в более современных условиях, чем Робер с Одилией, но Люси действительно необходимо было вновь побывать в доме Франсуа, часто дававшем ей убежище, когда жизнь была чересчур жестока к ней.

Однако Люси ждало разочарование — дом изменился и был немного запущен. Одилия все еще не решалась заняться домашним хозяйством, после того как они с сыном привели дом в порядок снаружи. Она подталкивала сына к женитьбе, но с тех пор как Робер вернулся из Алжира, он стал очень молчалив. Он никуда не выходил — ни в Сен-Винсен, ни куда-либо еще. Робер изводил себя работой, ел, спал, жил, как человек из лесу, не помышляя даже о поисках женщины. «К тому же, — говорил он матери, — вряд литы выдержишь в доме еще кого-то, кроме меня».

Понемногу они стали жить каждый в своем одиночестве, сталкивались, но по-настоящему не встречались, и это было для них привычной жизнью. В сорок шесть лет Одилия решила посвятить жизнь сыну, а сын принял решение не оставлять мать в имении, которое ей самой обрабатывать было не под силу. Но они стали двумя смирившимися, потрепанными жизнью существами, и Люси с первого дня почувствовала себя не в своей тарелке. Поэтому она предпочитала больше времени проводить в компании Шарля и Матильды, при этом, однако, не меняя решения, принятого в первый день, о том, что она будет ночевать в доме Франсуа.

Шарль, желая доставить Люси удовольствие, отвез ее на машине в Прадель, где она провела свое детство, но она не смогла долго оставаться возле маленького обветшалого, готового рухнуть домика, а от сушилки уже остались одни руины. На следующий день Люси наведалась к Матильде, и им так понравилось общество друг друга, что затем Люси много разговаривала с женой своего племянника, такой уверенной в себе и публично высказывающей авангардные идеи о правах женщин и необходимости избавления их от опеки мужчин и религии. Люси не всегда ее понимала, но сила и решимость Матильды придавали ей уверенности, благоприятно на нее влияли.

Однажды ночью, по истечении первой недели в Пюльубьере, Люси стало очень плохо, но она решила не тревожить Одилию, заснувшую после изнурительного труда. Люси с трудом удалось заснуть. Проснулась она очень поздно, утром бродила по пустому дому и никак не могла припомнить, как называется это знакомое ей почему-то здание. В ее мозгу нарушилась какая-то необходимая связь, и ей больше не удавалось сопоставить места, в которых она сейчас находилась, со своей собственной жизнью. Люси смущенно осознавала, что с ее здоровьем случилось что-то очень серьезное, но никак не могла начать действовать в соответствии с этим пониманием.

Она машинально оделась, вышла, но вместо того чтобы спуститься к дому Шарля и Матильды, пошла в противоположном направлении, к Сен-Винсену. Она бодро шагала, купаясь в золотых утренних лучах позднего августа, когда первые признаки осени уже витали в воздухе, в темнеющей, искрящейся от ночной росы листве. Люси всего этого даже не замечала. Она шла вперед ровным размеренным шагом, немного согнувшись, но решительно, будто было важно выйти навстречу чему-то или кому-то.

Пройдя два километра, женщина, не колеблясь, повернула налево. Ее взгляд заблудился на миг в рисунке холмов и чаще леса, невероятно густого и темно-зеленого, ярко выделяющегося на фоне бледной синевы неба. Ее будто влек какой-то голос, и она удивлялась, откуда он взялся. Маленькая дорожка провела Люси между гигантских каштанов, спустилась в чащу, где журчали затерянные ручьи, затем женщина взобралась на плато, покрытое фиолетовыми цветами, и вышла в долину, где, поскрипывая, работала мельница. Люси ненадолго присела на ограду, словно ожидая, что кто-то придет за ней, а затем, поскольку никто не появлялся, продолжила свой путь тем же неторопливым шагом, немного склонив голову вперед. Она время от времени прикладывала ко лбу руку, будто чувствовала головную боль.

В полдень, когда стало невыносимо жарко и ноги уже иногда подкашивались, Люси присела в тени сосновой опушки, затем прилегла и заснула. Через час, проснувшись, она с испугом огляделась, будто спрашивая себя, где находится, затем поднялась и продолжила путь. Теперь Люси продвигалась не так быстро, ибо силы покидали ее, но она все еще упорно шла вперед, веря, что знает, куда направляется.

Когда усталость становилась слишком сильной, женщина с суровым и немного дрожащим лицом останавливалась, отдыхала недолго, затем вновь отправлялась в путь, слегка пошатываясь, будто с похмелья, хоть Люси и не пила, просто силы ее уже были на исходе. Женщина пришла к определенному месту к пяти часам пополудни. Она подошла к ограде, за которой виднелся огромный парк, а в глубине — замок, вид которого вызвал на ее лице потоки слез. Калитка была не закрыта. Она вошла в заброшенный парк, сделала несколько шагов и вдруг упала лицом к входу, на ковер из мха, среди высоких полевых цветов, в которых скрылась с головой. Ее уста пробормотали двусложное слово… Она была мертва, и на лице ее играла улыбка.