Кристиан Синьол - Унесенные войной

— Надо съездить в замок Буассьер.

— В замок? Какой замок?

— Замок, куда бабушка пошла умирать.

Женщина с недоумением посмотрела на свою дочь, неожиданно поняв, что они жили в двух сильно отличающихся вселенных.

— Что произошло? — спросила она. — Ты заболела? Тебе нездоровится?

— Я не очень хорошо себя чувствую, но это, кажется, не имеет значения.

Элизе показалось, что небо свалилось на голову.

— Тебе не нравится твоя работа? — спросила она дочь.

— Работа мне нравится, но бабушка умерла, — произнесла Паула и тихо прибавила, так тихо, что не знала, были ли ее слова услышаны: — Твоя мать тоже.

Элиза, казалось, отбросила мысли о повседневной жизни. Она словно вдруг открыла для себя, что эта девушка так мало похожа на нее саму: голубые глаза, светлые волосы, хрупкая и сильная одновременно, и серьезность, так мало сочетающаяся с ее юным возрастом. К тому же Паула была более чем серьезна: в ее глазах читалась потребность в неизвестно каком плане, какой надежде.

— Тебе чего-нибудь не хватает? — спросила Элиза.

— Мне столького еще не хватает, — вздохнула в ответ Паула.

— Чего же? Скажи, я здесь, чтобы помогать тебе.

Паула замялась, будто боясь травмировать мать.

— Мне не хватает того, что я не знаю другой жизни, кроме полностью обеспеченной.

— И ты при этом хочешь, чтобы я выкупила тебе замок? — возмутилась Элиза.

— Я бы хотела, чтобы ты выкупила не замок, а землю. Если бы там на его месте была хижина, мне она была бы точно так же дорога.

— В финансовом аспекте это не совсем одно и то же.

— Я возмещу тебе эти затраты позднее.

— Из каких средств? Деньгами, которые я даю тебе?

Паула вздохнула и добавила:

— Давай больше не будем говорить об этом.

Элиза хотела взять ее за руку, на Паула резко вырвалась.

— Мне ее тоже очень не хватает, — прошептала Элиза. — С тех пор, как она нашлась, жизнь стала прекрасной. Не думай, что я равнодушна к ней. Но я потому стала еще больше работать, чтобы не чувствовать утраты, ее отсутствия возле себя.

— Нет, — возразила Паула. — Она жила возле меня, а не возле тебя.

— Да, это так, — согласилась Элиза, немного поразмыслив, — но это не значит, что я не сожалею о том, что она уже не с нами.

— Я этого не заметила.

И наступило тяжелое молчание. Элиза, вздохнув, произнесла:

— Я думаю, ты сегодня как-то слишком строго относишься к некой особе, которая всегда думала только о том, как бы устроить получше твою жизнь, давшей тебе профессию, открывшей тебе весь мир.

— Наверное, это потому, что я не смогла достичь всего этого сама.

— Наверняка все именно поэтому, — прошептала Элиза, опуская голову.

Затем она добавила строгим тоном:

— Как ты можешь одновременно упрекать меня в том, что я недостаточно была рядом и что я сделала за тебя выбор?

— Потому что и то и другое верно.

— Ладно, — произнесла Элиза. — Давай оставим этот разговор, — скажи мне, чего ты по-настоящему хочешь.

— Я уже сказала тебе: выкупи замок.

— И что ты с ним будешь делать?

— Это не для меня, это для нее. То есть, я хотела сказать — это для них, моего дедушки и моей бабушки.

Элиза выглядела изумленной.

— Значит, ты все знаешь, — прошептала она. — Она тебе рассказала.

— Естественно, — произнесла Паула. — Повторяю тебе, мы проводили там все каникулы, каждое лето, только вдвоем. Я и сама, казалось, видела, как Норбер Буассьер все еще ходил по аллеям.

Элиза вздохнула, попыталась привести еще один довод:

— Но в каком состоянии сейчас этот замок?

— Я узнавала. Он почти разрушен. Он почти ничего не стоит.

— Это значит, что придется сделать ремонт.

— Я беру это на себя.

— А где ты возьмешь деньги?

— Я найду где.

Элиза немного подумала, посмотрела на дочь, словно видела ее в первый раз.

— Договорились, — сказала она.

— Благодарю тебя за нее, — сказала Паула.

— Я не уверена, что она этого хотела, — продолжила разговор Элиза. — Я предлагала ей выкупить замок, но она ответила, что не стóит, что единственный способ оставаться жить — это смотреть в будущее, а не в прошлое.

— Но она пошла туда умирать.

— Это правда, но что ты будешь делать там?

Паула немного подумала и ответила:

— Пойду искать там то, что не смогла найти здесь.

— Что же?

— То, что не продается.

Элиза серьезно смотрела на дочь. Она была немного уязвлена, но в то же время, казалось, понимала.

— Могу ли я сделать для тебя что-нибудь еще? — спросила она беззлобно.

— Нет, спасибо. К тому же я надеюсь, что мне не придется больше ничего у тебя просить.

Паула, немного подумав, добавила:

— И если однажды, например, в день моего совершеннолетия, я попытаюсь найти себе работу сама — что ты на это скажешь?

— Знаешь, я огорчусь. Все, что я сделала на сегодняшний день, я сделала для тебя.

— Нельзя прожить жизнь вместо кого-то другого, сама знаешь, даже когда речь идет о собственных детях.

— Это правда, — прошептала Элиза, — я только что это поняла.

— Если ты не против, я в субботу уеду в Коррез и попытаюсь быстро все сделать.

— Ну конечно, моя маленькая. Спеши, пока кто-нибудь не выкупил твой славный замок до тебя.

И, направляясь к холодильнику за бутылкой шампанского, Элиза добавила:

— Нам остается только отпраздновать это решение.

— Ты права, давай отпразднуем. Надеюсь, что эта покупка не принесет нам несчастья.

Через три дня, с доверенностью на руках, Паула уехала в Коррез, чтобы осуществить план, который глубоко запал ей в душу. Она успокоилась, только приехав к нотариусу в Борт. Нотариус подтвердил, что замок все еще выставлен на продажу. Как же иначе, ведь сейчас его состояние было просто плачевным. Однако Паула не колебалась ни минуты. Она подписала договор купли-продажи, уверенная, что делает решительный шаг в исполнении своего секретного плана, который никому не открывала, даже своей матери: она хотела переправить тело бабушки в эти места, где та познакомилась и влюбилась в дедушку в самом начале века.

Глядя в небо, Ганс Хесслер лежал на плато Меклембург и пытался собрать все свои силы, наблюдая за тем, как чередой следуют с Балтийского моря тучи. Он был изнурен настолько, что несколько раз этой зимой его посещала мысль, что следующей зимы он больше не увидит. Уже четыре года, то есть с тех пор, как Штази пришла арестовывать его в офис, он похудел на пятнадцать килограммов, щеки запали так, что страшно было смотреть, и никто не узнал бы его больше в его семье во Франции, о которой он иногда думал как о возможном прибежище, чтобы избавиться от испытаний, градом обрушившихся на него.

Он не забыл ни минуты из первых месяцев своего пребывания в берлинской тюрьме, бесконечные допросы, признания, которые они хотели вырвать у него, в то время как ему не в чем было себя упрекнуть, наоборот: он добровольно прервал все отношения с матерью, с Францией, пытаясь стереть ее из своей памяти, полностью забыть ее, чтобы избежать этих разбирательств, которые время от времени случались с каждым членом политического бюро партии. Кто предал его из выбранных в районный комитет Берлина? Ганс никогда так и не узнал. Единственное, что было ему известно, — несмотря на свои усилия и тот факт, что отец сражался с нацистами, он по причине происхождения матери с большим трудом смог получить место в Политбюро одного из районов, заменивших Lander [13] Lander — земли. (Примеч. пер.) в завоеванной Германии. Он всегда должен был проявлять большее усердие на работе, в анализировании, организации, чем все его товарищи. Но и этого оказалось недостаточно. Ганс рисковал попасть в мясорубку обвинений в шпионаже в пользу иностранного государства. У него не было возможности защищаться, возможности что-либо доказать, поскольку здесь он жил в изоляции, фактически не имел друзей и выстроил, как и все политические уполномоченные, отношения с окружающими на страхе, а не на солидарности.