Кристиан Синьол - Унесенные войной

— Давай присядем, — сказала она, взяв дочь за руку.

Элиза прижалась к ней, и Люси внезапно почувствовала нежность и удивительную радость прикосновения, которых она была лишена столько лет. Они сели на скамейку, но ни одна из них не решалась промолвить хотя бы слово. Их тут же окружили голуби и пугливые воробьи.

— Наверное, мне нужно начать, — прошептала Элиза. — Я не знаю, поймешь ли ты меня… несмотря на то что произошло, я никогда не переставала думать о тебе.

Она вздохнула и, немного поразмыслив, продолжила:

— Они настроили меня против тебя, так что я перестала видеть правду. Особенно бабушка. Она умерла два года назад. Она убеждала меня, что ты отдала меня на воспитание нехорошим женщинам, что ты не заботилась обо мне и била. Я ничего этого не помнила, кроме грязной, очень грязной няньки, которая морила меня голодом.

— Да, я знаю, — выдохнула Люси. — Это было на улице Фобур-Пуассоньер. У меня не было другого выхода.

— А еще бабушка мне говорила, что ты живешь с немцем, врагом Франции, и что ты увезешь меня в Германию, и я ее больше не увижу. Она все повторяла, что ты нищенка. Бабушка заваливала меня подарками, потакая всем моим капризам. Я была ребенком и не могла противиться всему этому. Ты же понимаешь?

Элиза замолчала, не в силах продолжать. Ослабевшая от переполнявших ее чувств Люси кивнула головой. Внезапно она почувствовала облегчение, осознав, что ее дочь была жертвой, а не виновницей происшедшего. Все пережитое ею, все страдания прошедших лет не были напрасными. Вот так, слушая о жизни Элизы в доме госпожи Буассьер, здесь, на лавочке, Люси обрела душевный покой, и мир вокруг нее стал ярче и светлее. Когда Элиза поведала о своем браке с Роланом Дестивелем и об их счастливой жизни, Люси прошептала:

— Я знаю. Однажды я видела вас на авеню Суффрен. Тогда я поняла, что во мне ты больше не нуждаешься.

— Возможно, на тот момент, но сейчас ты мне очень нужна.

Элиза наклонилась к Люси и умоляюще прошептала:

— Прошу тебя, поверь. У нас впереди еще столько времени. Нам есть чем поделиться друг с другом.

Мокрые от слез глаза дочери убедили Люси в ее искренности, хотя в этот момент она готова была поверить во что угодно, только бы не потерять Элизу снова, только бы наслаждаться счастьем, которое давало ее присутствие, прикосновение ее руки и все то, что когда-то Люси обрела с рождением дочери.

— Женщина, у которой я тогда работала, и госпожа Буассьер сделали все, чтобы я тебя оставила почти сразу после рождения, — объяснила Люси. — Я всячески сопротивлялась этому. Втайне от них я отдала тебя кормилице недалеко от улицы Турнон, где работала.

— Я знаю, — вздохнула Элиза. — Мадлен сообщила мне об этом.

Прижавшись к матери, она спросила:

— Сейчас ты можешь мне все рассказать?

Люси только и ждала этого вопроса. Она поведала о Норбере Буассьере, об их встрече в замке, о том, как он ушел на войну и вернулся оттуда с обезображенным лицом. Потом она поведала о борьбе за Норбера с госпожой Дувранделль и госпожой Буассьер. Рассказала о Яне, об их жизни в Германии, о сыне Гансе, о Швейцарии, о войне и постоянном страхе получить страшное известие. Когда она окончила свой рассказ, Элиза рыдала, прижавшись к ней. Немного успокоившись, девушка тихонько сказала:

— Пойдем ко мне домой, мамочка. У меня ты сможешь отдохнуть. С сегодняшнего дня, где бы я ни жила, мой дом будет твоим домом.

— У Буассьеров я никогда не буду чувствовать себя как дома.

— Но это больше не их дом. Это теперь мой дом, дом господина и госпожи Дестивель.

Она встала и протянула руку матери:

— Пойдем.

В этот миг солнечные лучи пробились сквозь голые ветви огромных деревьев и наполнили парк ясным весенним светом.

Очередное лето пришло в залитую светом Матиджу. Но для Матье Бартелеми это лето было не совсем обычным: землю, возделанную два года назад, этой весной он засеял пшеницей. Сейчас Матье был самым крупным землевладельцем в Матидже. От отца Марианны, который скончался от апоплексического удара, Матье унаследовал соседние земли. Он решил этим воспользоваться, чтобы разнообразить свое хозяйство, поскольку боялся очередного набега саранчи на апельсины, заморозков или болезни виноградников. Он решил вырастить пшеницу на четырнадцати гектарах из наследства жены. Марианна же ждала ребенка и должна была родить в один из августовских дней тысяча девятьсот сорок первого года. Матье надеялся, что у них будет мальчик — сын, о котором он всегда мечтал и который унаследует собранные по крупицам владения.

Вот уже неделю город был наполнен пылью и паром молотильных машин, шумом моторов, свистом приводных ремней и криками рабочих под палящим солнцем бесконечных алжирских дней. Этим утром работали в Аб Дая. Вчера вечером прибыла машина, ее установили между домом и апельсиновым садом, рядом со снопами, которые рабочие на тележках перевезли с полей.

На ферме было много народу: феллахи-рабочие, соседи землевладельцы, десяток кабилов, сопровождавших машину с начала уборочной страды. Кто-то засыпáл пшеницу в разверзнутую пасть этого парового монстра, другие относили в сторону мешки с зерном, укладывали солому в стога. Самые смышленые следили за работой машины, ремней и шестеренок, от которых в разные стороны разлеталось горячее машинное масло, и его сильный отвратительный запах смешивался с запахом соломы и зерна.

Матье наблюдал за процессом, ходил от одной группы рабочих к другой, старался предотвратить ссоры в толпе людей, возбужденных шумом, жарой и усталостью. В полдень машина издала свист, подобный свисту паровоза перед въездом в тоннель, и после пугающего пыхтения, скачков и встрясок остановилась. Феллахи спрятались в тень, чтобы поесть лепешек, принесенных женами. Кабилы устроились в стороне под присмотром Хосина. У них на обед был салат, приготовленный на ферме.

Матье и Марианна наняли повара-араба для приготовления еды кабилам и феллахам из соседних поместий, приходившим помочь с уборкой урожая. Марианна действительно плохо переносила последние дни беременности и не могла управляться на кухне. Она ходила с трудом и страдала от жары. Ее невестка, Симона, помогала как могла вместе с Раисой, молодой кабилкой, которая заменила Неджму, отказавшуюся переступать порог этого дома после смерти дочери Лейлы.

Матье пообедал вместе с женщинами и Роже, братом Марианны, унаследовавшим дело своего отца. Однако Роже был более покладистым, чем старик. После смерти отца он без колебаний отдал сестре причитающуюся ей часть земель и находился в дружеских отношениях с Матье, не проявляя никаких признаков беспокойства. Напротив, он отдалился от семейств Колонна и Гонзалес, которые жили все более замкнуто из-за жажды власти. Роже и Симона часто приезжали в Аб Дая, где женщины обсуждали приближающееся счастливое событие, а мужчины говорили о сельском хозяйстве и о войне в Европе.