Габриэль Руа - Счастье по случаю

Она повернула в освещенный проход между высокими корпусами прядильной фабрики и, выйдя на улочку Сент-Зоэ, узнала по зеленому коньку на крыше домик, в котором вместе со своей теткой жила Маргарита. Это было одно из тех старых, сохранивших деревенский облик жилищ, какие попадаются еще кое-где в предместье; защищаясь от наступающих на них пакгаузов и заводов, они тем усерднее украшают свои окна накрахмаленными тюлевыми занавесками, до блеска скоблят свои пороги и покрывают фасады свежей краской, чем больше угрожают им гарь, пыль и сажа.

Окно на втором этаже, в комнате Маргариты, еще ярко светилось. Флорентина, не решаясь постучать в дверь, робея при мысли, что ей может открыть тетка Маргариты, строгая и чопорная старуха, остановилась под освещенным окном и принялась звать сперва совсем тихо, потом громче. Наконец за шторой мелькнула тень. Флорентина пробормотала, задыхаясь:

— Маргарита, это я. Открой. Только не шуми.

Лишь когда Флорентина очутилась в маленькой комнатке Маргариты и убедилась, что дом по-прежнему погружен в тишину, она сообразила, что ей ведь надо как-то объяснить свое появление в такой поздний час. Сколько теперь времени? Мучительно боясь проговориться, она пробормотала пересохшими от волнения губами:

— Завтра с утра мы переезжаем. У нас негде лечь спать.

И тут же судорожным движением, которое противоречило спокойствию ее слов, она схватила руку Маргариты, сжала ее до боли и взмолилась:

— Позволь мне остаться у тебя! Позволь!

Маргарита закуталась в халатик с причудливым цветистым узором и пригладила пальцами коротко остриженные, взъерошенные волосы, прихорашиваясь перед подругой.

— Ну конечно, — весело ответила она. — Можно будет поболтать, порассказывать друг другу всякую всячину, ага?

И тут же, заметив мертвенную бледность подруги и ее испуганные глаза, она встревожилась:

— Что с тобой? Ты не больна?

— Нет, нет, — вскричала Флорентина.

Она вся сжалась в кресле, и ее дрожащие руки метались от растрепанных волос к маленькой сумочке, которую она никак не могла открыть. Увидев в зеркале шкафа свое отражение, она ощутила мучительную досаду. Но, твердо веруя в испытанное средство, которое всегда ей помогало, она попыталась кое-как поправить волосы, заставила себя подняться с места, порылась среди вещиц на туалетном столике Маргариты, нашла губную помаду и начала подкрашивать свои сухие, потрескавшиеся от ветра губы. Но еще не кончив, она отвернулась, не в силах смотреть на свое отражение. Плечи ее поникли, и у нее вырвался разочарованный горький смешок.

— Как я выгляжу, Маргарита? — спросила она жалобным голосом. — Я очень подурнела, правда?

— Вовсе нет, — ответила Маргарита. — Ты всегда миленькая, даже когда у тебя усталый вид.

— Да, — еле слышно сказала Флорентина. — Да, это верно… Я очень устала…

Потом, побежденная, сломленная, она призналась:

— Я хочу лечь, Маргарита. Я хочу спать, Маргарита.

Эти слова прозвучали не как просьба, а как жалоба, от которой она не могла больше удержаться.

— Боже мой, как мне хочется спать!

У стены стояла маленькая, уже постеленная кровать.

— Я сменю белье, — сказала Маргарита. — Это быстро.

И она пошла за чистым бельем. Оставшись одна, Флорентина сразу же подбежала к зеркалу и, став перед ним, уже без свидетелей принялась внимательно изучать себя — с неприязнью изучать свой новый облик, это лицо, которое казалось ей незнакомым и пугало ее своим диким, растерянным выражением. Она лишь с большим трудом сдержала слезы, уже навернувшиеся на глаза. Потом дверная ручка повернулась, и она поспешно села и приняла ту же позу, в которой сидела прежде.

Вскоре белоснежные свежие простыни уже звали ее отдохнуть. Флорентина сняла ботинки, чулки, юбку, свитер и бросилась на постель. И как только приятная свежесть льняной ткани окутала ее усталое тело, она внезапно потеряла самообладание и громко разрыдалась. Она плакала, подняв локти и закрывая ладонями лицо, чтобы скрыть его от Маргариты, — плакала исступленными, жгучими слезами, не приносящими облегчения. Время от времени она поворачивалась на бок и билась головой об стену, словно желая причинить себе боль, и при этом горько стонала.

Маргарита дала ей выплакаться. Потом, пододвинувшись к озябшей Флорентине и обняв ее за плечи, она заговорила с ней, как с ребенком.

— Скажи мне, что с тобой? Иногда от этого становится легче.

Она почувствовала, что Флорентина вся напряглась, и продолжала:

— Скажи мне, что тебя так мучит…

И Маргарита стала задавать ей вопросы, словно ребенку, от которого добиваются признания:

— Мать, что ли, тебя обидела? Нет?.. Может, твой кавалер на тебя больше не смотрит? Ну и подумаешь, другие найдутся… Как говорится, одного потеряешь, десять найдешь. Нет, не то? Так, может, потому, что про тебя уже поговаривают? — внезапно добавила она с серьезным видом.

— Кто это поговаривает? — вскричала Флорентина среди рыданий. — Кто это про меня поговаривает?

— Да нет, никто, я просто так подумала, — ответила Маргарита, хотя тут же вспомнила некоторые вполне недвусмысленные выпады. — Не стоит плакать из-за этого. Всегда ведь найдутся злые языки. Не обращай внимания! Я-то ведь знаю, что ты ничего дурного сделать не можешь…

Такое неоправданное доверие и недомолвки, которые она чувствовала в словах Маргариты, окончательно вывели Флорентину из себя. Она отодвинулась к самому краю кровати и заявила:

— Не хочешь сказать, кто обо мне говорит, — ну и пожалуйста, это твое дело.

Потом она с вызовом добавила:

— А со мной ничего такого нет, ничего!

Но тут же, охваченная новым приступом отчаяния, к которому примешивалось горькое ощущение, что она — совсем чужая среди своих товарок, она внезапно вонзила острые ноготки в плечо Маргариты, словно стараясь передать ей свою невыносимую тоску, заставить хоть кого-то страдать вместе с собой.

— Погаси свет, — проговорила она умоляющим голосом.

Но в темноте ей стало еще больнее — от сознания, что она отдана во власть одиночества, во власть какой-то страшной, нечеловеческой силы и что это только ее жребий и она не может ни избавиться от него, ни разделить его с кем-либо. Она цеплялась за Маргариту и, чтобы не поддаться властной потребности рассказать ей обо всем, кусала губы и сжимала кулаки.

Маргарита теперь молчала, инстинктом безошибочно угадав правду. От нее не ускользнуло, что Флорентина сильно изменилась за последние несколько недель и что другие официантки в кафе «Пятнадцать центов» украдкой приглядывались к ней, следили за каждым ее движением с неприязненным любопытством и нередко обменивались потом понимающими многозначительными взглядами.