Габриэль Руа - Счастье по случаю

До самого рассвета Флорентина судорожно рыдала, зарываясь головой в подушку, чтобы не разбудить Маргариту — эту змею, которая думала, будто разгадала ее тайну. Но вот узкий луч солнца проскользнул в комнату из-под опущенной шторы. Тогда она замерла в неподвижности. Она лежала вытянувшись, не шевелясь, и глаза ее уже были сухими. Ей казалось, что этой ночью по ее сердцу прошлись острые железные и каменные резцы и что оно само в конце концов стало твердым, как гранит. Ее любовь к Жану умерла. Ее мечты умерли. Ее молодость умерла. И при мысли, что ее молодость умерла, она все же ощутила трепет боли, легкий, как разбегающиеся по воде круги, почти незаметные на ее поверхности.

Теперь ее охватил покой, тупой оглушающий покой, проникший в самые глубины ее души, сковавший ее всю. Не было больше ни воспоминаний, ни радости, ни сожалений. В ней жило только покорное ожидание — вопреки разуму, вопреки ей самой, — в котором не было безнадежности, но не было и надежды, просто ожидание, долгое, постоянное, вечное.

Флорентина приняла решение. Что бы ни было, что бы ни случилось, она никогда не выдаст своей тайны. Пусть жизнь идет своим чередом — она будет плыть по течению, она будет ждать: сама не зная чего, но будет ждать. Сейчас ее уже немного поддерживала чуть затеплившаяся, еле ощутимая гордость от сознания, что она не выдала себя, и мысль, что у нее еще есть время обо всем подумать.

В предместье пробуждалась жизнь: до Флорентины донеслось громыхание повозки по мостовой, потом позвякивание бутылок в корзине молочника, а потом вдруг веселое, беспечное посвистывание под четкий стук быстрых шагов; и жажда жизни, таившаяся в сердце Флорентины наперекор всему, вспыхнула вновь, словно вызов. Нет, не все еще кончено! Она не может найти выхода, который ее устраивал бы, она отказывается от всех выходов, которые видит перед собой, но ведь должны же иногда случаться чудеса, говорила себе Флорентина, — ради таких смелых и твердых духом, как она? Ее усталые глаза были прикованы к узкому лучу солнца, которое постепенно заливало комнату.

В тот вечер, когда Флорентина убежала из дому, Азарьюс вернулся около десяти часов.

— Я нашел то, что нам надо, — сказал он уже с порога. — Пять комнат, ванная, небольшая веранда. И еще маленький задний дворик, где ты сможешь сушить белье, Роза-Анна. Я уже уговорился. Если хочешь, переедем завтра прямо с утра.

После ухода Флорентины Роза-Анна так и осталась сидеть у стола в полной неподвижности. Слова Азарьюса не сразу дошли до нее сквозь толщу унылого оцепенения. Сначала она услышала только звук его голоса, затем понемногу поняла и смысл слов. Руки ее зашевелились, словно стараясь сбросить гнетущую тяжесть. Но вот она уже встала, держась за край стола. Ее карие глаза выразили облегчение.

— Правда? Неужто тебе удалось найти жилье, найти для нас дом?

Сейчас ей важно было знать только это. Где находится дом? Какой он? Эти вопросы она пока еще и не подумала задать. У них будет кров, будет свой угол, свое пристанище, которое укроет беды и радости только их семьи. Одно это уже представлялось Розе-Анне милостью судьбы, лучом, внезапно блеснувшим среди их смятения. Она призвала на помощь всю свою энергию. В эту минуту ей вдруг стало понятно, до чего тягостно было для нее жить под одним кровом с чужими людьми. Вся жизнь их семьи выставлена напоказ любопытным взглядам посторонних! Нет, пусть любая лачуга, сарай, какая угодно нора — лишь бы не та пытка, которую она переносит вот уже несколько часов!

Она твердо посмотрела в глаза Азарьюса. Энергия возвращалась к ней быстрыми бодрящими волнами. Она была простой женщиной из народа, и запасы энергии, таившиеся в ней, казались неистощимыми. Она решительно ухватилась за край стола и всем телом наклонилась к Азарьюсу.

— Послушай, — внезапно сказала она, — а почему бы нам не переехать прямо сейчас, вечером? Еще ведь не очень поздно!

Взгляд Азарьюса выразил сначала изумление, потом согласие и, наконец, покорность. С того вечера, когда ему вдруг захотелось покинуть семью, он стал обращаться с женой бережнее, чем прежде, словно стараясь искупить тяжелую, непростительную вину перед ней. Роковое невезенье, преследовавшее его в последнее время, пожалуй, больше всего заставило его покорно подчиняться распоряжениям жены. Растерянный, павший духом, униженный, как никогда, он научился скрывать свою тягу к полной свободе и к постоянным переменам и старался доставить удовольствие Розе-Анне, проявляя почти трогательную услужливость.

— Я заказал грузовик для завтрашнего переезда, — сообщил он, — но, пожалуй, это можно сделать сегодня вечером. Если хочешь, я сейчас же пойду и займусь этим. Всего и дела-то минут на пятнадцать.

— Ступай, — решительно сказала Роза-Анна. — Если поторопимся, то успеем еще поставить там несколько кроватей и провести эту ночь уже у себя. Немного повозиться — это только полезно. А за остальным ты можешь заехать завтра утром.

И она добавила уже более мягким голосом:

— Ты же сам понимаешь, что это будет: встанут завтра две семьи вместе, и всем сразу понадобится и плита, и умывальник, и уборная… Это уж просто немыслимое дело! Ну, и к тому же…

Она приподняла руки бесконечно усталым движением.

— …и к тому же мы будем наконец у себя… в своем доме, Азарьюс!

Азарьюс немедленно отправился за машиной, а Роза-Анна решительно принялась собирать сковородки, кастрюли, котелки. В чуланчике за кухней всегда лежало много картонных коробок, заранее приготовленных для переезда. Она достала их одну за другой и, опустившись на колени, стала укладывать в них сначала стопки белья, потом посуду — слой белья и слой посуды. Она заполнила так одну коробку, время от времени поглядывая на висевшие в кухне стенные часы. Боже мой, как медленно получается! К тому же из-за одышки и сердцебиения ей то и дело приходилось давать себе отдых на минутку-другую.

В конце концов ей пришлось признать, что одна она вовремя не управится. Она с неохотой решила разбудить детей. Очень осторожно отворив дверь в столовую, она на цыпочках прошла через комнату. Чужая частная жизнь всегда была для нее неприкосновенна. Она уважала эту неприкосновенность чужой частной жизни с таким же жестоким упорством, с каким защищала неприкосновенность своей. Ступая по скрипучим половицам, она бросила сочувственный взгляд на чужих детей, которые спали на составленных вместе стульях. Сердце Розы-Анны никогда не было равнодушно к общечеловеческим бедствиям, но она относилась с опаской и недоверием к слишком уж всеобъемлющей жалости. Как правило, она запрещала себе чересчур много думать о чужих людях, чтобы сберечь всю свою нежность для родных, и остерегалась великодушных порывов своего сердца. В ее сознании глубоко укоренилась мысль, что своя рубашка ближе к телу. Но в эту минуту всякая осторожность, всякая сдержанность оставили ее. Всегда такая замкнутая, она приветливо повернулась к незнакомке.