Габриэль Руа - Счастье по случаю

Они вместе сошли по ступеням церкви. Он шел рядом с ней в солнечном свете, подмечая все подробности ее нового костюма. И как радостно было сказать: «Мы вместе выходим из церкви и выглядим настоящими влюбленными!» Но он не мог понять ее странного замешательства. Она шла, покусывая губы и временами искоса бросая на него нерешительные, растерянные, чуть ли не сердитые взгляды. Он снова и снова вспоминал со всеми их оттенками и интонациями слова, которыми они обменялись в толпе — оба смущенные, донельзя смущенные: «Ты ничуть не изменился, Манюэль!» — «И ты тоже, Флорентина!» — «Тебя отправляют за океан?» — «Да, очень скоро. У меня отпуск на две недели, а потом…» — «Значит, это твой последний отпуск! Как мало времени…»

Она сказала «как мало времени» таким странным, таким задумчивым тоном, что Эманюэль жадно наклонился к ней, надеясь найти в ее глазах разгадку этих слов. Но она, отвернувшись, принялась размахивать сумочкой и нервно постукивать каблуками.

Почему она сказала: «Как мало времени»?

Он протянул руку через стол и сжал ее пальцы.

Она спросила его немного надменно, немного насмешливо, но в то же время с явной тревогой — ее брови нахмурились, а губы вздрагивали:

— Ты, по-моему, о чем-то все раздумываешь. О чем ты раздумываешь?

— О тебе, — ответил он очень просто, без лукавства и без ломания.

Она удовлетворенно улыбнулась, высвободила пальцы, которые он сжал слишком сильно, и вынула пудреницу. За то время, которое они провели вместе, она прихорашивалась уже в третий или в четвертый раз. Эта игра забавляла его. Флорентина напоминала ему умывающуюся кошечку. Он заметил, что, проводя пуховкой по носу, она поджимает губы, и лицо ее каменеет, а потом она обязательно послюнявит кончик пальца, чтобы поправить ресницы и загнуть их краем ногтя; все это развлекало и удивляло его, но, кроме того, он с недоумением замечал, что она ежеминутно разглядывает себя в зеркальце с сосредоточенным и сомневающимся видом. Что же так волнует ее?

Некоторое время оба исподтишка наблюдали друг за другом. Потом она сказала, поднося ко рту губную помаду:

— Брось монетку в проигрыватель, Манюэль.

Его уже больше не удивляла ее потребность в шуме, в оживлении. Со вчерашнего дня его самого не покидало какое-то странное возбуждение, которое искало выхода в непрерывном движении. Он подошел к радиоле и выбрал свою любимую пластинку. Это была «Горькая радость», песенка, в которой выражалась для него сейчас радость и горечь их встречи. Флорентина не сразу узнала этот мотив. Она спросила:

— Что ты поставил, Манюэль?

И вдруг вся напряглась. «Вновь увидеть тебя…» Эта сентиментальная фраза больно отозвалась в ее сердце. Губная помада скользнула по щеке. Она увидела себя у двери кинотеатра в тот вечер, когда ступила на путь, уводящий в бездну неизвестности, в тот вечер, когда она была уже обречена.

Эманюэль мягко обнял ее за талию.

— Потанцуем? — сказал он.

Весь день он ждал этой минуты, когда сможет подержать ее в объятиях под ритм вальса, ощущая ее хрупкое гибкое тело.

Флорентина с остановившимся взглядом кружилась в вальсе, не сознавая, куда она стремится, не понимая, что она делает. Она вспомнила, как ей было холодно у двери кинотеатра. Ледяной ветер той ночи! И все эти темные улицы, откуда мог появиться Жан, остававшиеся безмолвными, безлюдными, безмолвными и пустынными! «Вновь увидеть тебя…» Печальный напев отзывался в ее душе гнетущей тоской. Какими скверными были тогда ее мысли! Ни надежд, ни радости. И холод! Зимний ветер, бушующий ветер выл вокруг нее. В тот вечер никто не пришел к ней среди вьюги. И никто никогда не приходил к ней.

— Ты не попадаешь в такт, — мягко упрекнул ее Эманюэль.

И он начал напевать ей на ухо: «Вновь увидеть тебя…»

Она кружилась, оступаясь, вся напряженная, и старалась проникнуть в смысл этих странных слов, долетавших до нее издалека, этих лживых слов песенки, которые теперь повторял ей Эманюэль. Она видела какую-то девушку, сидящую в одиночестве в зале кинотеатра, пытающуюся внушить себе, будто что-то помешало Жану прийти, и знала, что эта девушка — она сама. Неужели она могла быть такой наивной, такой глупой, таким ребенком! И внезапно ей захотелось вместо Жана отомстить Эманюэлю, найти какое-нибудь злое слово, хотя бы одно жестокое слово, чтобы ранить его и, в свою очередь, прочесть страдание в его взгляде.

— А ведь мы так хорошо танцевали вместе в последний раз, — сказал Эманюэль.

Увидев, что щека у нее испачкана губной помадой, он протянул ей платок, но она этого не заметила, и он вытер ей щеку сам, очень осторожно и бережно.

Тогда она рассмеялась резким, язвительным смехом.

— Да ты посмотри на себя! Ты-то сам весь в помаде. Вот уж и правда словно влюбленные!

Но тут же она заметила, что зашла слишком далеко, что ее слова оскорбили Эманюэля. Нет, она хотела вовсе не этого. Сделать ему больно — да, но оскорблять его и отталкивать от себя она не хотела… С Эманюэлем надо было дружить. Она овладела собой, яростно и решительно тряхнула волосами и улыбнулась Эманюэлю скорее вызывающей, чем дружеской улыбкой.

И на мгновение образ, такой дорогой для него, начал меркнуть. Вместо него Эманюэль увидел перед собой раздражительную, капризную девчонку, крикливую, грубо намазанную. «Это больше не моя Флорентина, я обманываю себя, я ошибаюсь…» — подумал он. Но эта мысль тут же исчезла. Ему открылась более простая и более грустная истина: Флорентина, как и он сам, была взволнована, утомлена, ее обуревали противоречивые чувства.

— Уйдем отсюда, — сказала она. — По-моему, здесь скучно. А по-твоему?

Где бы они ни были, она всегда торопила его уйти. Она говорила себе: «Это труднее, чем я думала… притворяться, будто я люблю его… заставить его полюбить меня еще сильнее…» Но как бы это ни было мучительно, она твердо знала, что будет неотступно добиваться поставленной цели.

Он помог ей надеть ее новое пальто. Она сказала немного вызывающе:

— Оно модное, куплено этой весной. Я за него дорого заплатила. Оно тебе нравится?

Это было пальто из легкого шерстяного букле, задрапированное на бедрах, с крупной черепаховой пряжкой на поясе — одно из тех, которые во множестве выставлялись в витринах магазинов предместья. Сердце его болезненно сжалось, когда она повторила, уже начиная сердиться:

— Ну, говори же, оно тебе нравится?

— Да, Флорентина, оно мне нравится.

И он подумал, как приятно было бы покупать ей всякие туалеты — ведь она так любит наряжаться. Он представил себе, как сопровождает ее по магазинам, помогая ей делать покупки. И вдруг осмелился:

— Флорентина, может быть, это покажется тебе странным, но я хотел бы перед отъездом купить тебе в подарок платье, настоящее нарядное платье. Мы его вместе выбрали бы…