Эдуард Семенов - Допельдон, или О чем думает мужчина?

— Ха, Профессор — слабак. Он не умеет стоять. Он получил по носу.

Просто поразительно, как иногда совершенно незначительное действие может изменить жизнь человека. Направить ее в совершенно другое русло. В буквальном смысле, «эффект бабочки». Помните, любая бабочка, взмахнув крылом, в одной части света может вызвать горный обвал в другой части света.

И вот здесь маленький тычок в нос, боль, смех окружающих. Девчонки из класса тоже смеются, Лариска Дедяйкина и Ленка Лебедева, наши красавицы. Это обиднее всего. И я вдруг убеждаю себя, что мне просто необходимо научиться драться. Научиться, как тогда говорили, стоять…

Я записываюсь в секцию борьбы и провожу в ней пять долгих и бесполезных лет. Я слишком суечусь, и поэтому ни один прием у меня никогда не получается как надо. У меня нет основательности. Зато я не пропускаю ни одной тренировки.

В девятом классе я заболеваю желтухой и, наконец, бросаю борьбу. Вернее, борьба меня к тому времени бросает. За все пять лет я так и не выиграл ни одной схватки, и тренеры просто махнула на меня рукой.

Зато на меня обратили внимания парни из подвальной качалки. Однажды на перемене мне предложили побороться с самым сильным парнем на руках. И, к всеобщему удивлению, я ему не проиграл…

Я выстоял. Мы так и просидели друг перед другом целую перемену со вспученными на лбу венами. Только звонок на урок помешал закончить наш спор.

Это было время «люберов», парней в клетчатых штанах. Ночных рыцарей без страха и упрека, каждый вечер выезжающих в Москву, чтобы бить патлатых, рокеров, металлистов и брейкеров. Всех тех, кто олицетворял для нас капиталистический Запад. Врагов. «Любера» стали для нас что-то вроде кумиров. Борцов за справедливость. Мы мечтаем попасть в одну из люберецких банд, но для этого надо быть такими же сильными…

Мы, по их подобию, сооружаем в подвале качалку и качаем мышцы. Я выписываю «Советский спорт», вырезаю оттуда все статьи из рубрик: «культуризм», «здоровый образ жизни» и «белая ворона». Вклеиваю статьи в большую зеленую тетрадь.

Вскоре с парнями из своей качалки я начинаю кочевать по местным дискотекам в поисках неприятностей и, как мы тогда говорили, «для проверки себя на вшивость». У нас крепкие кулаки и вскоре наша банда начинает пользоваться уважением во всей округе, а я получаю бандитское прозвище «Сэмен». Ну как из песни Розенбаума.

Да, мы считаем себя бандой, но все действия, которые нами движут, не распространяются дальше желания выделиться и обратить на себя внимание красивых девчонок.

Мы, по крайней мере, я, искренне верю, что живу в самой справедливой стране на свете, и будущая жизнь кажется мне безоблачной и вполне понятной до самой старости.

А когда нас захотели выгнать из нашего подвала, я поехал в райком комсомола и рассказал там, как мы своими руками сделали тренажеры, чтобы заниматься спортом.

И управдома одним звонком ставят на место. Он отстает от нас раз и навсегда.

В кинозалах показывают индийские фильмы: «Вечная сказка любви», «Зита и Гита», наши первые отечественные боевики «Пираты двадцатого века» с Талгатом Нигматулиным, «Непобедимый» с Ростоцким в главной роли. Мы с замиранием сердца следим за техникой борьбы, которую они показывают на экране, и в буквальном смысле впитываем все в себя как губка.

Просто удивительно, я до сих пор могу вспомнить любой фильм, который смотрел тогда, с любого места. Даже если на экране видно только одно небо, я все равно точно могу сказать, что это за картина.

У меня уже бицепс тридцать семь сантиметров, больше меня только у двух или трех парней в школе… И предел моих мечтаний — бицепс в тридцать девять или даже сорок сантиметров, как у люберецкого качка Зайца.

Пик нашей славы приходится на тот период, когда мы смогли отбиться от целой стаи на Малаховском рынке. Чего мы туда поперлись, не помню. Наверное, кто-то из пацанов познакомился с местной девчонкой, и мы поехали его прикрывать. «Малаховские» нас уже ждали. Они отвели нас куда-то на задние дворы и предложили смахнуться.

Мы не могли отказаться. Нам это не позволяла наша честь. Тогда это слово еще чего-то значило. И мы вышли вчетвером против толпы. Как сейчас помню, они шли валом. Перепрыгивали через забор, один ряд за другим, и сходу врезались в драку. Они били нас, мы им отвечали.

Мне тогда «опустили» почки, но это была такая ерунда…

Никто из нас не упал, не встал на колени. И это было круто.

Мы дрались так, что под конец, так и не добившись от нас признания своего поражения, наши враги пожали нам руки, и мы разошлись, договорившись, что теперь можем ходить друг к другу на дискотеки безбоязненно.

Неизвестно чем бы закончились наши похождения.

«Любера» заметили нас, и вот-вот должна была состояться встреча с одним из лидеров, но…

Мне пришла повестка из военкомата.

Родители устроили пышные проводы, я пригласил на них всех своих сотоварищей, и мы все вместе сидели в квартире у соседки, тети Лиды, и смотрели первый американский боевик на первом в нашем селе видеомагнитофоне. Это был «Коммандо» со Шварценеггером.

А рядом со мной сидела девчонка из Малаховки. И это тоже было круто.

Я даю себе твердый зарок, что на пересылке обязательно попрошусь в десант или, на крайний случай, в пограничные войска, но …

Плохое зрение ставит крест на моей мечте, и я попадаю сначала в сержантскую школу, а через полгода, получив звание «младшего сержанта», в белорусские леса, на секретную «радиоточку» ракетных войск стратегического назначения.

Дембеля, сменявшие нас, кричали нам вслед:

— Вешайтесь, салаги!

Наша точка считалась самой неуставной во всем округе. Я был сержантом, и меня, в общем-то, не трогали. А вот рядовым доставалось. Каждую ночь старики их поднимали и учили жизни.

А я лежал, слушал эти крики и думал, что могу сделать?

Я не мог вот так безучастно лежать и смотреть в потолок. Нет, конечно, я мог встать рядом с ними. Начать драться. Но в корне ведь ситуацию было не переломить.

Я думал, думал и, наконец, придумал. Я взял и написал статью в окружную военную газету. Я написал обо всем, что увидел. О дедовщине, о том, что офицеры сами поддерживают такую систему, о воровстве и очковтирательстве.

И надо же, эту статью напечатали. Она естественно вызвала резонанс. Приехала проверка. Полетели погоны.

У меня возникли большие проблемы с начальством. Кому же охота, когда сор из избы выносят!

Один из прапоров науськал старослужащих, что я — «стукач», и меня надо за это наказать. Стукач — это было самое страшное слово в Советском Союзе. Это клеймо на всю жизнь. Но тогда еще существовала такая организация как «комсомол». И я собираю всех на комсомольское собрание. Я говорю всем, что не согласен с таким определением. «Стукач» — это тот, кто нашептывает на ушко, а я сказал о наших проблемах открыто, я подписался под своими словами и готов за свои слова драться.