Александр Новгородцев - Анимация от Алекса до Я, или Всё включено

После того, как наши ребята пригрозили, что если играли только трое — то они должны станцевать не только сиртаки, но и кабаре и ламбаду. После этого глухонемые сами выдали остальных игроков, успевших закосить под недоумевающих, почему их будят среди бела дня, туристов. Только Боб наотрез отказался принимать в этом участие, потому что: «По кочену. Что это, йя? Я здесь главный дурачок, йя, аминокуюм! Фысё салак — давай багаж-дегаж!» — кричал он, убегая подальше от бассейна, и продолжал возмущаться безобразием и гнусным преследованием со стороны своих же земляков, запираясь на ключ в анимационной комнате до окончания церемонии позора.

Какое-то время заняла подготовка, переоблачение, поиск музыки, попытки турков выманить Боба из комнаты и разделить с ними горечь поражения, организационные процессы с привлечением большей зрительной аудитории, включая пляжный район. Победители устроились с пивком наперевес и насладились уморным зрелищем греческого танца турецкой командой, смахивающей на эксбицианистов-трансвеститов с солистом из Албании, которому на спине написали гуашью «Боб» и одели бандану. Ему так понравилось выступать, что он ещё порывался что-нибудь отчебучить, пока приятели не увели его под рученьки отсыпаться в номер.

На ужине ко мне подсел печальный цыган, показавшийся неуловимо на кого-то похожим.

— Алекс, в следующий раз, я буду капитаном у русских, — сказал он, потирая гладкие щёки. — Почему не предупредил, что эти барабадосы не умеют играть, а?

Но впрочем, отсутствие бакенбард, которые, по горячим заверениям Марио, оптимизм которых не сочетался с хмурым лицом, ему уже осточертели, его внешность не испортило. Конечно, он уже не так походил на великого русского поэта, но зато продавцы в магазине, где он стянул ящик пива, его не узнают по старому фотороботу.

Но в тот же вечер Марио нашёл способ отыграться.

У нас было запланировано комедийное шоу, в последней сценки которого, Боб доверил главную роль мне. Сказать, что я подивился такому щедрому жесту, значит не сказать ничего. Быть может, он смирился, что к концу шоу остаётся мало зрителей и уже не так престижно выступать в последних скетчах ради пустого зала.

Сценка представляла собой ещё одну незатейливую историю, в которую при желании можно добавить много импровизационных моментов. Начиналась история с появления на сцене молодого человека. Зрительный зал олицетворял собой озеро с рыбками. Была табличка с надписями «Suya Girilmez» — купаться запрещено.

Но, несмотря на запрет, парню не терпелось окунуться в пруду душным летним вечером. И вот он раздевался до плавательных шорт и на счёт три готовился лезть в воду. Вместе с залом он принимался считать: «Ваанн — бииирр — рыааааз… тююю — иииккиии — дывааа». А перед: «Фрии — юч — три», — слышался свисток констебля, обходящего местность. Парень метался, не знал что делать, куда прятаться. Взгляд натыкается на Машу, вернее на статую, стоящую на постаменте. Его осеняет, он утаскивает статую в кусты и сам становится на её место. Боб-полисмен приходит, видит одежду.

— Что это, йя? What this? Бу нэ? — но не видит злоумышленника, рассеяно глядит на статую, дубинкой простукивает по ней. Причём делает это чувствительно, но, ожидая это посягательство на моё мужское достоинство от Боба, я предусмотрел страховку, на случай желания полисмена превратить фаберже в яичницу.

— Смотри-ка, реально гипс, — звучит голос рыбы-комментатора из зрительного пруда.

Боб удивлен не меньше, он снова стучит. Но на мякине меня не проведёшь. Полисмен, прихватив одежду исчезает.

Парень слезает с постамента, он немного раздражён, остался без одежды, но всё также хочет окунуться. И снова идёт счёт. Но на сей раз раздаются детские голоса. Парень вспархивает на место в позе лыжника. Дети — Маша и Мусти — выскакивают, играют в мяч, обязательно попадая пару раз в статую, причём в самые смешные и чувствительные места, йяпыстырджи. По гриму видно, как статуя негодует и сдерживается, чтобы не закричать. Напоследок бэбэки пытаются накормить скульптуру растаявшим пирожным из Мустиного кармана, явно не первой свежести и измазывают лицо кремом. Псевдо-дети убегают.

Молодчик раздражён чуть больше. В йогической позе «хастападасана», в наклоне вперёд, он вытирает лицо о шорты. Желание окунуться в прохладной заманчивой воде пруда лишь усилилось. Но и на это раз не дают совершить сей проступок. На этот раз появляется парочка влюблённых — Марио с Олесей. Она устраивает ему ссору за опоздание и за лифчик, торчащий из брюк. Статуя предвидит, что выяснение отношений может затянуться, и, пока они сидят нахохлившись, отвернувшись друг от дружки, голубит каждого нежными поглаживаниями. Они поворачиваются, мирятся и в знак примирения решают оставить росписи на статуе. Марио достаёт нож, чтобы выцарапать инициалы, из пруда слышны детские голоса протеста и статую разрисовывают помадой.

— Извини, Алекс, — говорит Марио, касаясь женской косметической штучкой моего лица, только свеже-утёртого от кондитерского жира.

Статуя в негодовании. Вновь полицейский, на этот раз и он недоволен проявлением вандализма и удаляется искать виновных-живописцев. Его сменяет алкаш — Мустафа. Статуя, пользуясь его состоянием, под зрительский хохот угощается алкогольной продукцией и бутербродом, пока тот дремлет. В ответ бомж совершает неблагодарное действие и орошает статую продукцией водоперерабатывающего завода имени «Правого Мочеточника». Уползает. Статуя в ярости. Молодчик спрыгивает с подиума, пинает всё что есть под рукой, сыплет проклятиями, зажав нос, нюхает себя. Последний выход — это старая бабка уборщица с двумя вёдрами. В ведрах вода.

Бабка, напевая, шваброй мутузит по полу, затем переключается на статую, той же шваброй начинает с лица, моет всю поверхность тела, включая интимные зоны. Статуя терпит. Бабка Боб не жалеет мыла, моющих средств, поднимает статуе руки, моет подмышки. Затем вижу, как Боб наматывает на конец швабры тряпку и примеряется жестами трубочиста к тому месту, которое идентично выхлопной трубе у машины. Понимая, что дела плохи, я сжимаю ягодицы и делаю мысленные упражнения визуализации, повышающие их крепость до сталелитейных. Я то выдерживаю, а вот статуя — нет.

Оглашая окрестности рёвом, она срывается с места, беснуется, свирепствует, рвёт и мечет. Затем устремляется вдогонку за шуганной бабкой, прихватив с собой второе ведро воды. Оба забегают в зрительный зал, в котором на удивление осталось много народу, наверно, из-за того, что убрали столь любимый Бобом «tuvalet» из списка скетчей. Бабка прячется между гостями, статуя размахивает ведром, гости верещат, норовят разбежаться — паника! Хаос! Апогейный ужас! Никто не хочет быть облитым мыльной водой. Бабка прыгает к кому-то на колени, статуя настигает, выплёскивает ведро — и на перепуганных гостей, вжавших голову, мягко опускается, кружась и блестя в свете фонарей дождь из фольги. Аплодисменты!