Михаил Тарковский - Енисейские очерки

По радио: учительница музыки с Дальнего Востока. Молодая, пишет вдобавок песни. Приходит к ней в школу поступать девочка, хочет учиться на домбре. Учительница спрашивает девочку: " Почему домброчка?" Ответ: " Раз иду по улице. Слышу из окна кто-то так хорошо играет"…

Журналистка: " Это конечно вы играли?" Учительница: "Да".

Звезды на небе почти не видны. Их замечаешь, когда смотришь между ними в темноту, когда переводишь взгляд на звезду, она прячется. Стоит чудо-погода: медленно падает кучум /кристаллики вымороженного воздуха/. Неповторимая выразительность молодого сказочного месяца в мутном ореоле, всплывающего откуда-то снизу леса, как со дна… Чуть тянет юг.

Поздравляю тебя, Миша с началом зимы. 1 декабря. Смешно слышать по радио про начало зимы, когда здесь уже месяц назад замерзали Петьки на морозе. Приехал с Майгушаши. Весь день, пока ходил на дорогу / впустую, так что зря тогда "горбатился" и Нордик гробил/ все думал: "Что-то прохладно". Сюда приехал около пяти часов. Уже конец сумерек, но еще как бы светловато. Приехал с фарой, все синее, сахарное, сочные тени. Взглянул на градусник — 42.

Утреннее морозное небо — смотреть страшно — настолько оно открыто холоду. Цвета сверху вниз: синий / на западе в темной части небо гуашевый/, голубой, чуть зеленый, желтый, оранжевый, розовый, лиловый. Небо разгорается с такой яркостью, прозрачностью, кристальностью! Мощь огня. Тонкие изогнутые ветки лиственниц видны очень отчетливо. С юго-востока тянет ветер и даже в лесу приходится ежиться. На востоке все разгорается что-то оранжевое. В Эвенкии минус 50, в Турухании 36–40, а я как раз посередине.

Если свершается чудо и тебе разрешается попросить у Бога все, что пожелаешь, то что же просить? Просить стоит конечно только чуда. То есть, помоги разрешить мои сомнения в том есть ли Бог и бессмертие души или нет. То есть как бы пусть это действительно будет так и больше мне ничего не надо. Выходит замкнутый круг: раз чудо уже есть и есть у кого о нем просить, то ничего уже и просить не надо.

5 декабря. Думал о том, как многим биологам на самом деле абсолютна безразлична природа, ее краски, запахи, вкус. Горизонт не шелохнется, солнце еле показывается, густо-оранжевое, налитое далеким пламенем. Лед с голубой порослью, с пушком инея.

6 декабря. Читаю Пришвина. Чудо. Спасибо Смирнову. Мне большая наука, как выращивать поэзию из "бесполезных" мелочей. Вчера был мороз, хоть и не сильный, градуса 43. А сегодня поутру на восходе не было 50, а стало теплеть и ползти к 40-ка. У горизонта за лесом потянулись сизые, лиловые тени. Задул ветер. К вечеру потих и вроде бы небо расчистилось. Но если внимательно посмотреть на северо-запад, заметны полосы. А сейчас вечером луна в тумане и к ней подплывает легчайшее крышышко ряби. 33 градуса. Завтра еду вверх.

Думал от том, что после Сибири никогда не приживусь я в местах своего детства, детства моих предков — в деревне на русском Севере, которая на самом-то деле гораздо роднее и пронзительнее всего того, что меня сейчас окружает. Но хозяйство там разрушено, кругом дороги, автобусы, грузовики, проблемы купить-достать, как в городе и никакой надежды на свои силы. Как в лесу, где все зависит от твоего трудолюбия, а не от настроения бухгалтера дровяной конторы. Но так волнуешься, когда вспоминаешь русскую печь, березовые дрова, налитые розовым и пепельным подушечки угольев, запахи детства, картошка в чугунке… Вспоминаются всякие сильные ощущения, зима, железная дорога, запах дыма, заиндевелый автобус, сумерки… Когда в чужом городе, деревне, все вокруг явное, выпуклое, не то что в своей, которую уже и не видишь со стороны. Вспоминается Кинешма, угольный дым, ночь, звезды, дрожащие огни, паровоз, заезжающий на разворотное колесо, бабушкины знакомые, бедность, гора с сеткой старых лип и дом под ними, книга Чехова на столе. Муж Бабушкиной старой знакомой — Владимир Ильич, небольшой, добрый и лысый. Рассказывал, как тонул. Ехали на грузовике по Волге и провалились. Он попал под лед и все не мог выбраться и я очень ясно представлял, как бился он своей лысой головой о лед. Или Ока, дождь, баржа с песком и буксир с большими иллюминаторами, обведенными красной краской, с деревянными поручнями. Или заповедно-тоскливые уголки детства в Москве, где реальность переходит в сон, канал какой-то за Повелецкой, а может и Яуза, а может вообще этого не было, старый катер… Как это все волнует ребенка! Представляю, как интересно рости в Петербурге, где столько набережных, пароходов, кораблей…

А разве не сильные впечатления от этих мест, от Сибири? Черно-лиловые кедры, оранжевая смола затесей, красный закат и даль в дымке… Читая "дневники-тетрадки" Пришвина разволновался, тоже так хочу, тоже много всего во мне, тоже все-таки неплохо пожил. Да еще скорая дорога домой волнует. Так ничего я и не написал, напридумывал кучу стихов ненаписанных, а тянет к прозе, "к бедной прозе на березе".

Сегодня шел вверх по Тынепу и далеко /300-400 м/ летела огромная сова /наверно бородатая неясыть/, я даже сначала подумал, что орлан. Летела станно и медленно, как во снах бывает, маша крыльями, и не так как все птицы, а наоборот, что-ли: больше маша вниз, а не вверх, и привставая на крыльях при каждом взмахе. Плелась за ней назойливая точка — кедровка. Красиво сова летела. А какой нежный, воздушный, объемный лес при луне! Луна в легком ореоле, деревья, облепленные снегом, белые колонны и от них прозрачно-голубые тени на снегу.

9 декабря. Завтра еду. Непривычно рано в этом году. Все. Естественно, нервничаю, плохо спал, хоть и на мягком сегодня /привез спальник с Майгушаши/. Сегодня добыл куропатку. Она белая — попасть трудно, но попал и она полетела на ту сторону Тынепа и шикарно чиркнулвсь в снег на берегу. Белая, чудного чистейшего цвета и капли алой крови… Погода сжалилась эти дни, 20–25, чуть ветерок с запада, ночью падает легчайший пушистый снежок из тонких палочек, припорашивает каждую ветку — до первого ветра. А завтра, похоже, опять мороз будет, ну и ладно!

4 окт. Остров. Сегодня завернул северищще, да так, что ясно стало, кто хозяин. Сразу пар изо рта, из таза, из трубы дымина — все заскрипело, окрепло.

Приехал на деревянной лодке. По берегам листвяги глубочайше желтого цвета. Воды много. Шиверы кипят. На въезде в Тынеп синел вдали хребет с щеточкой остроконечных елей. Падал снег. Когда день за днем поднимаешься вверх по реке, перед сном в глазах все бежит навстречу вода, мырят камни и сливы. А когда спускаешься вниз, по-другому, карина медленно, вода плавно съезжает, облегая дно, камни.

Прозрачнейшая дымчатая-синяя вода, все задумчивое, и чиры (такая рыба) — молчаливые, мощные, горбатые, с дымчатыми спинами. Выйдешь из избушки, золото ее нутра выливается на снег, голову задрал — звезды, острие ели, и небо догорает. Берег тот белый и вода очень черная.