Михаил Тарковский - Енисейские очерки

6 нбр. Пришел с Ручьев. Бродь. Пошлялся еще по тайге зачем-то, хотел дорогу себе сделать с той стороны, но крутанул южнее и потом пришлось пробираться к Тынепу, хочется и хребтом насторожить и крюка не давать. По Тынепу хорошо идти, лед в пуху. Шел и радовался, погода хорошая, ясная, меньше 30-ти, а на Острове столько жито-пережито, и вот я сюда подхожу с тех верхних краев.

Сигаретки две оказались. Сигаретки выкурены, кофий попит, сухарики поджарены и съедены. Остался Бунин. Не съесть и не выкурить.

7нбр. Сегодня был хороший день. По-своему образцовый. Погода ясная, но не холодная, с далеким полосами облаков, с ясным небом и щедрым солнцем, с синим чистейшим снегом, со следом за лыжами, как на мороженом в блюде, таким осязательным, плотным, вкусным, будто снег — ценнейший прекраснейший материал, коему только нет применения.

Пришел, сходил по воду, по ледку твердому, к черному глазу, принес-поколол дровец, пожарил белого-белого рябчика. Так наелся с рисом, что чувствую: я во главе с головой — придаток к набитому брюху. Задул лампу (солярки мало), проспал до 9 часов. Читал Бунина.

9 нбр. Мороз, раздери его собаки, продолжается. Правда пробежали под вечер какие-то тучки-полосы, а сейчас опять чисто. Пришел на Остров, насторожил пару кулемок, пролубку утеплил, нагрел в тазу собачьем воды, сходил пешком по деревянной от мороза лыжне за пихточкой, да помыл "голова" и ноги попарил. Капитально. Пятки оказались розовыми.

Снилась всякая ерунда, то ли от жары (в печке березовая чурка разгорелась), будто я маленький сбился с дороги между каких-то деревень-лесов и или заснул или потерял сознание, и меня нашли с фонариком, очень неприятно, будто с того света вернули.

Об "осторожном дне": Сегодне все делано осторожно, чтобы что-то не вспугнуть, может быть полную тишину, и опять красота освещенных лампой (чистое стекло) мелко наколотых, стоящий вокруг печки дров, бродень починенный висит — вот где совершенство.

Думал о смысле существования, о тоске и творчестве, о красоте. Пусть будет себе краса, нечего мне от нее проку ждать, служи ей, да пиши о ней.

11 нбр. Пришел с Острова. Колотун. Сейчас 40, шестой час, окно пока не оттаяло, небо на западе в зелень. Уже за 40, печку топлю, сейчас набил как следует — окно оттает, 8 часов. Под впечатлением "Захара Воробьева". До чего чудо-писатель, кажется, он ближе всего к Тургеневу.

Ночь темна, безлунна, еще чернее от черного пара, который выдыхаешь, звезды горят и мрачно мигает огнем летящий на юг самолет. 43 на дворе. Все это надо будет куда-то приспособить: ночь, запах дыма и мороза. Люди, удивительно — куда ни прибудь — живут своими домами, идут темным вечером в тепло и в окнах неподвижно горит свет. В каждом городе, в каждой деревне сотни людей, стоит зайти в дом, и узнаешь, кого никогда не знал, жизнь придумает сразу что-то подробнейшее, о чем не подозревал, и эта неутомимость жизненной фантазии, как игра. Деревня, мимо проехал — и проехал. Заехал и узнал этого мужика, вроде Павлика, того, вроде дяди Васи.

14 нбр. Принес 1 соболя с двух дорог. Сегодня добыл молодого глухарька — какой вкусный, просто сил нет! И жареный и вареный.

15 нбр. Пришел с Чайного. И хрен с маслом добыл. Настроение было не фонтан, ходишь-ходишь, рвешь хрип — и все зря.

27 нбр. Ровно две недели как меня здесь не было. Я ушел на Остров, потом на Молчановский, волнуясь, потому что уже очень хотелось наконец увидеть Толяна, которого тогда не повидал. Прихожу — снег все присыпал. Думаю, ладно, будто и не прислушиваюсь, и не жду никого. Включил приемник погромче, на нары прилег, и вроде как грохот какой-то, вроде в приемнике, вдруг — нет, за дверью Нордик ревет (а Алтус на дороге остался, лаять некому). Выхожу — Толян, куржак в бороде, разворачивает Нордик за лыжи, Нордик длинный, весь в снегу, лыжи вдоль засунуты, в багажнике поняга. Толян говорит: " Сразу тебе задницу мылить? Ты к седьмому сюда собирался. Тут медведи повылезали и стали нашего брата-охотничка хряпать. Двух сх… — кали.

А медведь задрал одного наверху где-то и другого в Пакулихе. Напарник видит — не вернулся мужик (тот по дороге пошел). На следующий день искать побежал. Собака заорала, тут и медведь. Заклевал он его с тозки кое-как, подошел, а его напарник в снег закопанный лежит и рука рядом валяется. Снегов-то мало, а морозы стоят, вот медведи и повылезали. Н-да. А с соболями у всех беда, у Витьки вообще 4 штуки.

Левченко рассказывал по рации, как с головой искупался в Бедной. Устинова увезли в Туруханск — кровью закашлял. Тетю Шуру, тоже оказывается увезли. Осень.

Толян говорит сучке, когда он виляет хвостом и бьет по косяку: " — Избушку срубишь", а если наступит ей на лапу, а она взвизнет: " — Не ходи босиком". Однажды Таган лизнул на морозе сковородку, она прилипла к языку, а он завизжал и забегал с ней вокруг избушки, пришлось затащить его в избушку и поливать сковородку кипятком.

Поехали на Бедную за моим Нордиком и посылку взяли. Там китайская водяра-самогонка, пельмени и шаньги с морковью и черемухой.

Потом я поехал на Метео, потом на Ворота. До Ворот добирался целый день. В нарточке бензина бак здоровый от вездехода и канистра, и продукты, да шмотки, да приемник. В торосу кое-где снегу по пояс, об торос полоз у нарты лопнул на сгибе. Бензин бросил, продукты взял, добрался до избушки с фарой. В избушке нарточку затащил, оттаял, отвинтил обломок, а полоз дюралевый, дрели нет, прокопал дырки в нем топором, скрепил с полозом внахлест, а спереди дощечкой надставил. Хорошо в порядок приводить что-то, а не на нарах валяться.

На другой день, то есть, сегодня, залил бак, загрузил понягу и вперед. И вот я здесь. 12 градусов, и то хлеб. Чай с брусникой, хлебец, сухарики. Махрятина с Метео Генкина — дрянь преестественная. Да… Выезжаешь в темноте и приезжаешь в темноте.

28 нбр. Тепло кончается, это Таймыр поддавал пургой своей. Ясновато, звездочки, за 20, луна в кольце, крылышко ряби. Почему так нравится "работать" со снегом? Как хорошо он принимает форму — прокладывание дорог, огребание около избушки, даже лыжня, ведь дело самое безнадежное — снегопад и все прахом, не говоря уже о весне. Вот человек — любит все бесполезное.

Еще думал о том, что охота, промысел, хоть и называется словом "работа", на самом деле совсем что-то другое, что-то гораздо более сильное, сверхработа, запой какой-то. Ну какая это работа везти-корячиться груз по порогам или биться на снегоходе со снегом? Работа это что-то размеренное, с обеденным перерывом.

Портки, бродни с запахом выхлопа. Что-то если не то свирепое ли, не знаю какое в этом выхлопе, в скорости, в заиндевелом заднем фонаре, в рифленом следе.

Состояние тоски по всему, ясности, выпуклости, небывалой точности, какое и нужно, чтобы писать.