Таня Валько - Арабская жена

— Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли, — донесся незнакомый мужской голос. — Что ты себе воображаешь? Что можешь подкупить должностное лицо? — заорал кто-то, потом послышался удар. — Говорю тебе: по машинам и на работу. И так не выкрутишься, браток. — Снова удар и сдавленный стон Ахмеда.

Я приложила палец к губам и показала Марысе: ни гу-гу. С ужасом поправила соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках вышла в спальню.

Не знаю, как такое могло произойти, может, от страха я слишком сильно сдавила малышку, а может, это мое учащенно бьющееся сердце ее разбудило, но она вдруг открыла глаза, скривила рожицу и издала тихий писк, который уже в следующее мгновение превратился в вой, похожий на сирену. Я вбежала в комнату, закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее тяжелым комодом. Откуда взялись только силы, чтобы ее передвинуть, не знаю, но сделала я это в сумасшедшем темпе. Затем метнулась в самый дальний угол спальни, потащив за собой пораженную Марысю. Мы садимся на пол и, словно цыплята, прижимаемся друг к другу, но Дарья не прекращает своего концерта. Слышу шаги на лестнице и от ужаса хватаюсь руками за голову. Кто-то дергает дверную ручку, позже колотит в тяжелую деревянную дверь, которая, надеюсь, выдержит. Мощный удар ногой срывает замок, и я уже знаю, что ничто меня не спасет. Сорванная с петель дверь падает и переворачивает тяжелый шкаф. Столько сил может быть только у фурии! Не хочу его видеть и от ужаса закрываю глаза. Девочки уже голосят вместе.

— А-а-а, вот где ты прячешь своих розочек, ублюдок. — Какой-то огромный подонок оборачивается к шатающемуся у входа Ахмеду и отвешивает ему страшную оплеуху. — Ну, показывай, что тут у тебя.

Два прыжка — и вот он уже около нас, тянет меня за волосы, вырывая их клоками.

— Какую блондинку себе отхватил! — отвратительно смеется он, скаля при этом неровные пожелтевшие зубы.

Схватив меня за волосы и за юбку, бросает на большое супружеское ложе, а Марысю швыряет к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценивает меня взглядом, сжимает потрескавшиеся губы, а потом медленно поворачивается к покорному Ахмеду.

— Ну, — говорит он наконец, как бы преодолевая сопротивление. — Может, еще договоримся, приятель.

Он отпустил мои волосы, а я бросилась к заплаканным доченькам. Мужчины вышли из комнаты, оставляя нас в слезах, а мой муж не делает ни единого шага в нашу сторону. Слышу шепот в коридоре, а потом противный горловой смех бандита. Еще один голос, полный веселья, присоединяется к остальным.

Через минуту дело набирает обороты, на лестнице слышен топот тяжелых ног, какие-то разговоры, повсюду распространяется вонь дешевых папирос, а я сижу на полу, застыв, как статуя, словно я только свидетель происходящих событий. Ахмед вбегает в спальню, не глядя на меня, вырывает у меня кричащих детей, берет их, как котят, под мышку и, не оборачиваясь, выходит. В комнату с откупоренной бутылкой виски в руке входит главарь, и я уже понимаю, на чем строилось их соглашение. Мой любимый муж без зазрения совести обменял меня на свою гребаную правоверную шкуру.

В меру своих возможностей стараюсь сопротивляться, но противный бандюган несравнимо сильнее меня. Я не продержалась и минуты и тут же почувствовала его большой палец у себя внутри.

— О, какая тепленькая цыпочка, — дышит он мне в ухо, от вони из его рта у меня спирает дыхание.

— О, если бы у меня дома была такая, то я бы нигде по ночам не таскался и плевал бы на тех, которые на меня вешаются, как груши.

— Ублюдок! Гребаное дерьмо! — выкрикиваю я оскорбления, едва переводя дух под тяжестью огромного тела, придавившего меня.

— Твоя правда, — смеется насильник, срывая при этом с меня трусы. — Святая правда, идиот твой муж.

С этими словами он входит в меня одним сильным толчком, а я почти теряю сознание от боли в паху, обжегшей внезапной волной низ живота. Мужчина продолжает и без отдыха изливается в меня многократно. Я истекаю спермой и кровью, а мои заплаканные глаза постепенно затягивает пелена. Как бы издали, из другого измерения, долетает до меня мой собственный стон. Закончив, главарь вынимает член с громким шлепком и, довольный собой, в один глоток опорожняет полбутылки водки.

— Эй, не будь таким жадным, дай другим попользоваться, — слышу настойчивые мужские голоса, доносящиеся из коридора. — Шеф…

— Пусть попробует кто-нибудь сейчас войти, застрелю, как собаку, — угрожает главарь банды. — Вот закончу, тогда и позабавитесь, — обещает он, а мне уже все равно. Надеюсь только на то, что не переживу этого.

— Ну что, куколка, продолжим? — противно спрашивает он.

Из последних сил царапаю ногтями его паскудную носатую морду. Еще вижу струйки крови, хлынувшей у него из надбровья, а потом он перевернул меня на живот, и перед глазами был только разноцветный плед, который нам в подарок с Ахмедом достался от его матери на седьмую годовщину нашей свадьбы.

Будит меня тупая полыхающая боль, начинающаяся от паха и заканчивающаяся где-то в диафрагме. Не имею понятия, где я нахожусь и что происходит. Что-то шумит, что-то убаюкивает меня. Я так слаба, что не могу даже поднять веки. Я во что-то завернута, наверное, в одеяло. Слабыми руками надвигаю его на голову и снова проваливаюсь в пустоту. Из оцепенения меня выводят качка и подбрасывание, которые приносят моему обессиленному телу невыносимые муки. Откуда-то издали доносятся голоса, кто-то спрашивает, кто-то другой отвечает. С огромным трудом открываю один глаз и освобождаю лицо. Темнота. Темнота и удушье. В панике начинаю ощупывать все вокруг себя. Это скорее всего багажник, да, наверняка так и есть. Хотела было начать стучать ногами и кричать: «Люди, спасите меня!», но нет сил. Не хватает воздуха, а тело покрывает холодный пот. Слезы наполняют глаза и приносят успокоение. Пусть уж это закончится, пусть будет так, как есть. Меня окружает всепоглощающая чернота, чувствую, что теряю сознание, отдаляюсь от окружающей меня действительности, от собственного тела и страданий.

— Шевелись! — Мощные захваты почти выкручивают мне руки, и кто-то грубо вытягивает меня из моей норы. — Что за гребаная сука, что за сифилитическая подстилка! И человек должен на это смотреть.

Старый коренастый араб старается поставить меня на ноги, которые все равно подгибаются подо мной и тащатся по земле. Шарю руками вокруг и чувствую, как песок струится между пальцами. Бодрящий холодный воздух остужает мое тело и понемногу приводит меня в сознание. С трудом поднимаю голову, которая нестерпимо болит. Из-под наполовину прикрытых век на расстоянии около двадцати метров вижу Ахмеда, горячо спорящего с незнакомым мужчиной. Что он мне готовит? Что на этот раз? Или снова отдаст мое тело за свою свободу? Из последних сил напрягаю зрение и замечаю, что в руки нового живодера он отдает толстую пачку банкнот. Потом еще немного.