Таня Валько - Арабская жена

— Вава! Давай ее в чулан! — Догадались наконец. — Fisa, fisa , никто не должен видеть, что тут происходит.

Отец мужчины с силой, несмотря на возраст, тянет меня и подгоняет ударами ноги в направлении какого-то шалаша, находящегося на углу большого подворья. Пытаюсь оглянуться: возможно, это какая-то ошибка. Ведь мой муж, даже если он самый большой мерзавец, не может меня тут оставить на верную смерть.

— Ахмед! — кричу слабым голосом. — Ахмед, что ты устраиваешь? Забери меня отсюда, будь человеком!

Не слышу ответа, вместо этого получаю от старика сильный удар в голову. Падаю на песок и, пользуясь случаем, оборачиваюсь к торгующимся мужчинам. Однако никого уже нет, а с другой стороны высокой стены из песчаника слышу удаляющийся рев мотора.

Будят меня блеяние овец и нестерпимая вонь хлева. Со страшным усилием я поднимаюсь на локте и стараюсь увидеть то, что еще скрывает рассвет. Лежу на вытоптанном глиняном полу, тут везде набросано сено, вся земля покрыта мелкими высохшими и не очень катышками. В углу стоит эмалированный проржавевший таз. Пить. Только сейчас почувствовала, как страшно хочу пить, так, что даже болит пищевод. Пить, безразлично что. Подползаю к тазу и заглядываю внутрь. На дне — коричневатая гуща. Но мне все равно, пусть там будет сибирская язва, амеба, дизентерия или брюшной тиф, по крайней мере, хоть одну каплю я должна почувствовать на языке. У воды противный вкус, она отдает тиной и ржавчиной, но сейчас кажется мне вкуснейшим вином. На поверхности плавает дохлая муха, которую я чуть не проглотила, бросаю ее на землю. Слез уже нет, нет сил на отчаяние. Sza Allah — что Бог даст, то и будет, я уже ничего не могу, уже ничего не придумаю.

Из отупения меня выводит ругань женщин, одетых в традиционную арабскую одежду. Темная ткань с бордовыми и темно-синими поясами, свидетельствующими о том, что женщины замужем. Они говорят на каком-то диалекте (а может, просто по-деревенски), и я почти ничего не в состоянии понять.

— Курву себе притянули, кобели, — удается мне выхватить из потока быстро выплевываемых слов.

— Они думают, что мы такие глупые, как они мудрые, — верещит другая. — Будут теперь ею пользоваться под нашим боком!

— Через мой труп! Убьем стерву, не успеет глазом моргнуть!

Я усмехнулась про себя: «Женщина, ты даже не знаешь, как бы мне этого хотелось. Прошу, сделай доброе дело». Лежу и жду, когда же все кончится, лишь бы побыстрее.

Вдруг к деревенским бабам присоединяется дед, он молотит их по плечам палкой, которая служит ему тростью, и кричит. Хорошо же тут относятся к женщинам! Интересно, как в таком случае обойдутся со мной? Дед, однако, встал на мою защиту, не знаю только для чего.

Может, Ахмед оставил меня здесь на время, может, как только все утихнет и я приду в себя, он вернется за мной? Но уже в следующий миг мысленно ругаю себя: «Ты просто кретинка! Этот мужчина разрушил тебе жизнь, как можно на него рассчитывать? Ты ослица! Неужели успела забыть все зло, все дерьмо, в котором он вывалял на тебя? А что с девочками?!» Эта мысль, впервые после изнасилования появившаяся моей голове, вдруг превращается в огромный красный болезненный цветок, который затмевает все мои чувства. Боже мой, как же я могла забыть о детях, как будто бы они вообще не существовали! Словно сумасшедшая, я хватаю себя руками за голову, начинаю рвать на себе волосы и бить ладонями по лицу. Ногтями раздираю себе лоб, щеки и шею, чувствую себя раненым зверем. Поток ледяной воды, который вдруг обрушивается на меня, сбивает дыхание.

Не знаю, как долго я валялась в луже воды и собственных выделений. Время от времени меня будит пронизывающий холод ночи, и тогда я поворачиваюсь с боку на бок, стараясь натянуть одеяло и вонючее сено на дрожащее от холода и горячки тело. Через некоторое время начинаю чувствовать, что кожа чешется. Бездумно чешусь, пока пальцы не начинают скользить по липкой коже. Никто не заглядывает в чулан — разве что меня оставят тут умирать. Только почему меня так долго мучат, не лучше ли было бросить едва живую женщину в безлюдном месте, где ее мгновенно разодрали бы дикие собаки?

С трудом открываю опухшие от соленых слез глаза. Губы у меня словно надутые, а язык стоит колом. Однако до меня долетает какой-то чудесный запах. Из-под полузакрытых век вижу дымящуюся металлическую собачью миску, которая стоит на уровне моего лица. Не могу поверить, что это правда, но осторожно ощупываю все перед собой. Когда еда оказывается настоящей, хватаю миску обеими руками и, обжигаясь, пожираю все, как зверь. Подливка течет по моему подбородку. Кажется, кто-то спас мне жизнь, и я, довольная, падаю на глиняный пол и проваливаюсь в теплый долгожданный сон. Когда снова открываю глаза, вижу в сумраке какое-то странное существо, напоминающее животное.

— На, на. — Оно трогает меня осторожно, одним пальцем. — Моя, моя. — Показывает на таз. — У тебя есть вода, еще теплый, — говорит странным, каким-то жужжащим голосом. — На, на, jalla , — подгоняет меня. — Вода с мукой, как для деты. Ты гнить, блондинка, ты должна умыть в та вода.

Не знаю, какого пола мой спаситель, но подозреваю, что это молодой парень, хотя волосы у него до плеч. Не понимаю также, почему он так странно разговаривает, может, думает, что я не знаю арабский? Или ему кажется, что с нарушением грамматики его речь легче воспринимается? Сгорбившись, направляется к выходу и бросает мне длинное серое полотно или кусок ткани, в которую заворачиваются здешние женщины.

Медленно сажусь и, промыв глаза скользкой и пахнущей травами водой, осматриваю свое тело. Синяки успели пожелтеть, но между припухшими пластами коросты на ногах и плечах видны следы царапин. Не обращаю внимания на мой внешний вид, потому что мне это безразлично. Может, потому что двигаюсь, улавливаю кисло-сладкую вонь гниющей плоти. Хочешь не хочешь, нужно помыться. После того как я оттерла все тело и помыла скользкую от жира и засохшей крови кожу на голове, я, довольная, села в таз и стала отмачивать мои наиболее израненные органы. Боли в промежности я больше не чувствую, но вода мгновенно окрашивается в ржаво-красный цвет. Вода уже холодная и поэтому, наверное, приносит мне прекрасное успокоение. Кажется, будто маленькая искорка жизни снова начинает тлеть во мне, заставляя упрямо двигаться от края пропасти, и не знаю, почему это происходит, ведь душа моя давно умерла. Вытершись и переодевшись, выглядываю во двор и щурю глаза, хотя солнце уже заходит, медленно опускаясь к горизонту, лучи его косые. Мир выглядит так, словно его кто-то отполировал. Воздух прозрачен, а краски насыщены. Из-за дома доносится блеяние скота, смех женщин и визг детей. Меня овевает запах песка, обычный для пустыни, но еще приятнее аромат готовящегося ужина. Различаю запах жаренных на оливковом масле лука, помидоров, перца и жирной баранины, вдыхаю аромат теплых хлебных лепешек. Не помню, ела ли когда-нибудь что-либо подобное, но сейчас отдала бы королевство за еду, к которой раньше в жизни не притронулась бы.