Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

В подобных мечтах проходили за ночью ночь. Но когда наступало утро и отворялись двери камер, наваждение рассеивалось. В глаза глядела жестокая действительность семьдесят второй камеры. Впереди было еще двадцать бесконечных лет заключения. Дождешься ли амнистии? Или хотя бы перевода в лучшую тюрьму? Кто знает, может, ему никогда отсюда не выйти, не соединиться со своей Фатьмой?

От бессонницы и душевной боли, которую причиняли ему эти мысли, потемневшее лицо Капитана мрачнело, казалось, он вот-вот расплачется. Он выходил из камеры, и тогда уж его ни о чем не спрашивай. Он или не слышал, или взрывался как порох. Но стоило появиться Боби, как лицо его преображалось.

Боби, зная слабость Капитана, никогда не являлся по утрам с пустыми руками. Непременно приносил письмо «от Фатьмы». Получив бакшиш, вручал его адресату, пил чай да кофе, курил сигареты и, провожаемый ненавидящими взглядами Скалы и его товарищей, уходил восвояси.

Когда письма стали приедаться, от Красотки Фатьмы пришел подарок — дешевая табакерка, отполированная под орех. Капитан чуть не рехнулся от радости. Не выпускал табакерку из рук, ходил по камере из угла в угол, восхищался подарком, показывал его всем, ахал и охал, шутил, смеялся. Это было так непохоже на него, что все решили: и впрямь в уме повредился.

Слух об этом быстро облетел всю тюрьму, достигнув и ушей Фатьмы. Она знала, что в мужском корпусе ее имя треплют все кому не лень, и не сердилась на это. Но кто же этот Капитан? Она его знать не знала. При чем здесь она?

— Что это за человек? — раздраженно спросила она у Боби.

— Капитан!

— Какой Капитан?

— Да так, на парусной лодке плавал.

— Разве на лодке бывают капитаны?

— Псих. Воображает, что обошел весь мир на барже.

— Хорош собой?

Боби хмыкнул.

— Куда как хорош!

— Почему же он трепется обо мне?

— А кто о тебе не трепется, красотуля?

— Денежный?

— При деньгах.

Фатьма подмигнула:

— Познакомь!

— Страшный он, ей-богу! Как статуя!

— Неважно. Познакомь.

Боби осенило.

— Ну, — не отставала Фатьма, — познакомишь?

— Не подмажешь — не поедешь…

— Подмажу.

— Так подмажь!

— Ты познакомь, а за мной не пропадет.

— Шалишь, красотуля, плата вперед! А я уж найду способ.

Фатьма вытащила из-за пазухи одну из мятых бумажек в две с половиной лиры, заработанных на стирке.

— Держи!

— Аванс, не так ли?

— Ох, парень, с тобой надо ухо востро держать!

Боби помчался в семьдесят вторую камеру. Нашел Капитана:

— Что дашь, если устрою тебе свиданье с Фатьмой?

Капитан упал на колени:

— Спаси тебя аллах!

— Ладно, ладно! Если отвалишь полсотни лир, дело выгорит. Сам знаешь, надзирателям тоже надо в лапу дать.

Пятьдесят лир? Да разве это сумма? Он тут же вытащил деньги, отдал их Боби.

Задуманное Боби было не так уж сложно, чтобы связываться с надзирателями. Раз в неделю в тюремный лазарет приходил врач. Надо было устроить так, чтобы Фатьму и Капитана вызвали в лазарет одновременно, — только и всего.

Ни с кем не договариваясь, не заплатив никому ни куруша, Боби свел их перед лазаретом. В полутьме коридора грузный Капитан и в самом деле походил на статую. Смотрел себе под ноги. Молчал, словно немой. И весь дрожал от волнения.

— Ну, поговори же! Спроси, как здоровье! Чего молчишь? — сказал Боби. Капитан смутился еще больше.

Фатьму разбирал смех. Она протянула руку:

— Как дела, Капитан?

Белая, мягкая, как хлопок, ладонь коснулась его руки.

— Хорошо! — ответил он, обливаясь потом.

На этом разговор и окончился. Фатьма ушла. Но долго еще не могла успокоиться: расписывала товаркам, какое уродливое у Капитана лицо, как удивительно он похож на высеченную из камня фигуру.

— Ладно, — сказала Недиме. — Понятно, что он уродлив. Но и урод — божье создание! Ты вот завтра выходишь, попадешь в объятья своего дружка. А мы? Я не то что на Капитана — на семидесятилетнего старика согласна! Так-то, девка. Только бы сидел со мной рядом, курил. Да по ночам была бы спокойна: в доме мужик.

Вскоре Фатьма, отбыв срок, тихо покинула тюремные стены.

С болью в сердце следил Капитан из окна камеры, как уходила Фатьма. Много недель назад они договорились с Боби, что вскоре она вернется, поселится в снятой для нее комнате поблизости от тюрьмы вместе со своей матерью, а нет — Капитан вызовет свою.

Шли дни. Каждый раз, когда Боби появлялся в камере, Капитан с нетерпением спрашивал:

— Ну что? Почему не приезжает?

— Не торопись. Приедет, — неизменно отвечал Боби.

Капитан снова бродил в одиночестве по коридору и, перебирая четки, думал о своей возлюбленной, которая почему-то не возвращалась. Она приедет, он был в этом уверен, непременно приедет. Все это так, но не пора бы?! Сон не шел к нему по ночам. Кусок не лез в горло. Он перестал играть. И каждый день ждал прихода Боби. А увидев его, хватал за руки:

— Она приедет! Ведь приедет?

— Сказано, приедет.

Во время прогулок Капитан подбегал к тюремным воротам, через которые вышла на волю Фатьма, и долго выглядывал свою возлюбленную.

Шли дни, недели, месяцы.

— На кого это ты там все глядишь, Капитан?

— На Фатьму.

— Где она? Пришла, что ли?

— Пришла. Гляди, вон она! Стоит, ждет меня.

Тех, кто смотрел за ворота, он с тревогой спрашивал:

— Верно ведь? Меня ждет?

И начинал говорить с ней, будто она и в самом деле стояла по ту сторону ворот:

— Ты приехала, Фатьма? Не стой, не жди, устанешь! Ступай в деревню, к моей матери. Меня переводят на остров Имралы. Отбуду срок — приеду!

Семьдесят вторая камера вскоре обрела свой прежний вид. Сначала были проданы тюфяки, одеяла, подушки, ботинки. Потом загнали лампочку, спустили одежку. Затем настал черед мангала, кастрюли, чайника, ложек. А после того, как осенью вынули стекла, в камере не осталось ничего, кроме капитанской постели.

В середине зимы выломали рамы, сожгли их на цементном полу, погрелись. Заметив предательский голодный блеск в глазах своих приятелей, лица которых освещало затухающее пламя костра, Куриный вдруг все понял. Понял их мысли и Бетон.

— Не надо! Ради аллаха, не надо! Он нам сделал столько добра!

— Плевать! — процедил Скала. — Мы тоже ему служили, как жены!

— Как жены, как жены, — пробормотал Куриный.

— Сам он виноват. Кто велел ему втюриться? — обронил Измирец.

— Никто.

На следующее утро, когда Капитан снова вышел к тюремным воротам, Скала схватил постель своего бывшего аги, взвалил ее на плечи и выскочил из камеры. За ним — остальные.

— Кому одеяло с тюфяком?!

— Кому постель?!

Капитан, вернувшись под вечер, словно не заметил исчезновения постели. Да и была ли она? Он не стал ни искать, ни спрашивать. Взобрался, как обычно, на окно, обхватил руками решетку, уставился на дорогу, по которой ушла Фатьма.