Андрей Левкин - Вена, операционная система

Другой вариант, изнутри: коммуникатор производит вход в переживание, навязывая уже свои трактовки того, как именно надо окисляться. Это вариант посредника, как в этом тексте, – он же сам вытаскивает пункты, которые и ставит рядом. Но только лишь упомянуть их мало, надо оформить легенду, предъявив ее изнутри. Как именно? Намеренным производством затруднений при чтении, возможно. Гладкие истории не годятся, они линейные и пишутся на фанере, а надо ввести свою меру и динамику в окружающую реальность. Небольшой участок, который сложнее остального и потому его собой определит. Так можно упорядочить любой хаос, не организуя его директивно и структурно в целом. Если тут что-то чуть-чуть опережать своим отсутствием, то окисление не съест.

Но у окисления тут свои коммуникаторы, чтобы поглотить всех, вот что. Они – фэйки, которые подменяют собой реальные отношения, упорядочивая тем самым массы. Такие небольшие машинки окисления, его агенты, затягивающие всех внутрь него. Можно назвать их кляйнкунстами. Маленькие искусства окисления для всякого на каждый день, Kleinkunst’ы, как Kabarett. Бывают короткие, средние и длинные. Даже вовсе мелкие, как полупрозрачные почтовые марки; проскальзывая, колышась по воздуху, проходят сквозь голову, глаза или тело. Или вовсе мимо, чуть блеснув. Такие – совсем легкие; влияние оказывают мгновенное и недолгое, как-то себя быстро отпечатав, будто какой-то сваркой в мозгу, – что-то к чему-то подошьют или же оставят в нем небольшое семечко. Это тоже важно, но их трудно систематизировать. Для наглядности возьму варианты более осязаемые; не так чтобы самые главные, зато распространенные.

Самая мелкая из тех машинок, которые уже не одноразовые. Она через «а», потому что не просто довлеет, но с двух сторон: изнутри довлеет и, одновременно, давит снаружи. В итоге она просто грузит. Обычно это мелочные дела, ерунда; но что-то сбилось, и они разрослись – только потому, что с ними почему-то не получается разобраться. Давлелка, что ли, излучает стену невозможности добраться до дела. Да хотя бы счет за квартиру оплатить, и даже если через интернет-банк, то под рукой все время нет карточки с таблицей кодов. Или никак не можешь позвонить кому-то, хотя никаких проблем в отношениях с адресатом нет, просто заклинило.

Они, давлелки, функционируют постоянно, а понимаешь, что они существуют, в моменты таких торможений: вот так они себя и выказывают. Не сказать, что их обнаружение тут же избавляет от проблемы.

Иногда, впрочем, могут вывернуться, и получится наоборот, попадаешь в место, где такие мелочи работают добрым образом. Случайно зацепишься с утра за какую-то такую чешуйку, и день удался.

Например, даже насморк, если к нему правильно отнестись, выдаст сумму ощущений, которые иначе бы не ощутились. Это ничего, что это не лучшие ощущения, потому что невнятные. Зато они собираются в конкретную кучку.

Эти машинки будут определять типаж человека с возрастом: из бытовых они самые длинные. Они не навязывают свою волю, так как-то просто выходит, если человеку больше нечем заняться. То есть когда никакая целеустремленная деятельность кнорикам не мешает. Вот как пожилые люди начинают постепенно приобретать отчетливые признаки своих то ли нации, то ли рода. Латентная доминанта, оформляющая потенциально разнообразное существо в стандартно-шаблонное: в социально-фактурном смысле. Эти чисто французы, евреи, классические русские и проч., которые к последней фазе жизни делаются типичными представителями этноса. К национальности и возрасту, конечно, не сводится: может возникнуть и конкретно Таксист. Это развившаяся и окрепшая типажность, начинающаяся с точки, в которой некто не знает, чем себя занять, кроме жизнеобеспечения. Хоть и с пятнадцати лет.

Сам термин «кнорик» взялся ниоткуда. Он из тех случаев, когда некоторые понятия невозможны, пока не появятся словосочетания, которые можно соотнести с понятием: оно оттуда задним ходом и выбирается. Кнорик, конечно, от бульонных кубиков «Кнорр». Вообще-то, сначала он оформился чисто по звуку, но и смысл недалеко, хотя и навыворот: кнорики по жизни не растворяются, напротив – конденсируются, будто через выпаривание и люди становятся присущими им кубиками своего кнорра, который был ранее как-то незаметно растворен в их существе. Их исходная субстанция, таким образом, окончательно высохла, и вот они – личная реализация и сухой остаток.

Представлять граждан в виде жидкости, рассредоточенных в растворе, – трудно, но и не обязательно. Главное, внутри них плавает кнорик, маленький и беззлобный с виду – как пиктограмма, типа одного из смайликов, которыми оснащают мессенджеры. Он себя не навязывает, его мало кто ощущает, но по ходу времени он начинает брать власть над организмом: тот ничего не делает, а в жизни должна быть движуха, и она возникает только за счет того, что весь раствор начинает стягиваться к кнорику. В итоге они преуспевают, отчего в государстве и происходит коллективный Gestalt, один на всех, в виде единства в многообразии стандартных типажей.

Армянин, грузин, простак, редактор литературного журнала, звезда театра и сериалов, бывшая звезда сериалов, хоккеист по жизни и т. п. Если посмотреть, что в этой ситуации добавит немецкий язык, то словарь даст тут Knorre, сущ. f «фронтонное украшение в виде бутона». Это дополняет термин: вот именно, бутон разрастается, задавливая собой и фронтон, и прочее строение. В некотором смысле кнорик – это почти то, что вылезает из киндер-сюрприза. Это не внутренний оловянный солдатик, который уже есть, а небольшой, до 3 см, предмет из сухой пластмассы; сначала он собирается, а потом начинает функционировать. Тут единственность варианта сборки заложена по умолчанию, заранее-то не знаешь, что именно вылезет, но соберется – единственным образом.

В Вене примеры такого типа дают эти парни шестидесяти с лишним лет, у которых усы, подкрученные кверху. Годятся и люди возле Würstelhütte на Нашмаркте, и люди возле стеклянного кубика с вином и сосисками на Грабене. На Нашмаркте будут без усов, но с конкретными краснорожими свойствами, а возле Грабена попадутся образцы образцового-без-свойств-венца, обладающие стерильной четкостью: 50–60-летние, без явных внешних примет, пьют красное вино у ларька на улице; очень хорошо: общегородской узкосоциальный кнорик. Так что кнорик – это вовсе не обязательно ужасно, вовсе нет.

Разумеется, некоторые люди обходятся без них, то есть – не дают им разгуляться, даже не зная об их существовании. Но интересней вариант, когда человек примерно ощущает, что у него внутри что-то есть – не так чтобы чужеродное, а постороннее и дополнительное. Что-то у него плавает в лимфе и других секрециях, и он входит с этим в диалог: приблизительный, но с четким ощущением партнера внутри. Тогда кнорик расцветает и, на пару с человеком, производит что-то художественное и социально значимое, как Дэвид Боуи или Кайзер Франц.