Ю Мири - Золотая лихорадка

Лицо старухи было прикрыто старым застиранным японским полотенцем тэнугуи. Рёко приподняла его, и стали видны запавшие под рукой смерти глазницы и щёки, высохшая, как у мумии, кожа.

— Как куриные косточки, из которых она варила бульон для своей лапши, но выражение личика будто у младенца. — Рёко поправила покрывало, и стало видно, что старуха наряжена в кимоно цвета сакуры с белыми хризантемами по подолу. — Это в комоде лежало, в самом углу. Дедушка сказал, что оно не годится, мол, как У «ночных пташек» или у уличных зазывал, но я надела. Какие ещё «ночные пташки», и слово-то старинное…

Наверняка с этим кимоно что-то связано, может, это было её приданое.

В комнате было так влажно и душно, что бросало в пот. Ярко блестело лицо Тихиро, которая, сидя на пятках в церемонной позе, постоянно дёргала шеей, чтобы вернуть на место клонившуюся ко сну голову. И Рёко, и старик были в испарине, только у покойной лицо и руки были совершенно сухими, ни капельки пота — это поразило подростка. Завёрнутая в розовое кимоно старуха напоминала обезьянку, что водят за собой бродячие артисты, но если её в таком виде поместить в кумирню, наверняка она смогла бы стать буддой… Подросток невольно сложил руки, словно собирался помолиться, а потом украдкой сжал и погладил запястье, похожее на узловатую ветвь сухого дерева.

— Дедушка, Кадзу-тян пришёл, ты понял? Дедуля, ты-то у нас ещё не умер? Деда! — Рёко хлопнула старика, сидевшего в ногах у старухи, веером по руке. — Ну что ты с ним поделаешь! Всё на других свалил. Мы ведь разделили обязанности: кто за врачом пошёл, чтобы выписать свидетельство о смерти, кто понёс это в мэрию, чтобы получить разрешение на кремацию… — Она вдруг прищёлкнула языком, словно вспомнила о чём-то срочном. — Извините, я на минутку!

Рёко вышла из комнаты и чрезмерно громко, привлекая к себе внимание, стала спускаться по лестнице вниз.

— Зря ты сюда пришёл, — буркнул старик, не глядя в лицо подростка.

— Вентилятор ещё не принесли? Если не поставить там две или три вертушки, бабуля провоняет. Давайте-ка, вот вы, соберите по соседям! — гремел на первом этаже голос Рёко.

— С чего такое воодушевление? Провожаем ведь, нынче последняя ночь, «цуя», а ей праздник! Бабуля ещё и через реку не перешла… — едко заметил кто-то, и в ответ раздался смех.

Подросток не был твёрдо уверен, что он действительно грустит о кончине бабушки Сигэ, скорее, в нём бурлило иное чувство, больше похожее не на печаль, а на злость.

Так не должно быть! Это странно, что жизнь бабушки Сигэ на этом кончится и её забудут. Кто-нибудь должен был оплакать смерть бабушки Сигэ! Но кто должен? Этого подросток и сам не знал.

— Позвони в винный магазин, пусть принесут пива и сакэ. Скажи, чтобы принесли вдоволь, сколько надо, — проронил старик, и Тихиро, не говоря ни слова, встала и вышла из комнаты.

Когда умирает человек — что нужно делать? Подростку представилось, что по реке Оока медленно плывёт к морю розовая лодочка, множество людей по берегам реки машут ей на прощание руками, а в лодочке, утопая в белых хризантемах, лежит бабушка Сигэ.

— Иди-ка ты домой! Бабушка и так уже сможет переродиться в будду. — Старик впервые посмотрел подростку в лицо.

— Я же говорил, надо было в больницу…

Подросток спустился вниз и увидел, что хозяева лавочек и закусочных квартала Коганэ уже пустились в шумную многолюдную пирушку, похожую на совместные соседские пьянки под навесом, специально устраиваемые местным комитетом самоуправления в дни праздников. Коки, которого подросток впервые видел в таком приподнятом настроении, рассыпал повсюду свой звенящий смех, и проститутка из Таиланда, кокетливо хихикая, целовала его в лоб и щёки, оставляя следы своей губной помады.

— Я отвезу вас, — предложил Канамото, но подросток покрутил головой.

Он вовсе не держал зла на пьяных и галдящих хозяев окрестных заведений. Хотя и не было заметно, чтобы они скорбели по покойной бабушке Сигэ, но, наверное, они вот так, на свой манер, выражают соболезнования. А может, им кажется, что они пьют сакэ, которое налила им бабушка Сигэ? Глядя на Тихиро, которая носилась по всему залу, как ополоумевшая мартовская кошка, подросток подумал, что в неё вселился дух бабушки Сигэ.

Никто и не заметил, как за стойкой появилась фигура старика в белом фартуке.

— Дед, ты чего, за дело принялся?

— Первый раз слышу, чтобы в день, когда умерла жена, хозяин варил лапшу…

— Да ладно тебе, дедушка, иди сюда, выпей!

Старик поставил на огонь кастрюли, в которых он варил бульон и лапшу, и принялся крошить лук и нарезать пряную свинину.

— А караоке здесь нет? — закричал кто-то, и тут же другой голос отозвался:

— В «Мимико» есть!

Трое или четверо мужчин побежали в «Мимико».

— Дедушка-лапша кто не есть будет? — вопрошала на своём загадочном японском какая-то филиппинка.

Тут же Тихиро принялась разносить по столам дымящиеся плошки, по одной хватая их со стойки. Помещение наполнилось свистом всасываемой лапши.

— По-настоящему бы надо постного, поминки всё же… — раздался чей-то голос, но он потонул в чавканье ртов, поедающих лапшу.

Помимо этих звуков издалека послышалось ещё и пение. Кто-то вышел взглянуть:

— Вот это да, из «Мимико» вытащили на улицу микрофон и поют!

Поющие мужские голоса разносились по всем закоулкам квартала Коганэтё, подросток не знал, что это была песня «Ариран». [6] Известная корейская народная песня, среди проживающих в Японии корейцев считается символом тоски по утраченной родине.

Закончив петь, мужчины высказали старику слова соболезнования и разошлись, кто-то унёс на себе перепившую Рёко.

Коки спал, поджав коленки, под лестницей, ведущей на второй этаж, подросток сидел у стойки, подпирая руками щёки, но время от времени и он ронял голову.

— Чего же ты их не отвёз? — спросил старик у Канамото.

— Парень, пойдём домой! — Канамото поднялся на ноги и положил руку на плечо подростка.

— Завтра ведь в крематорий? Я тоже поеду! — Подросток открыл слипающиеся глаза, зато губы плотно сомкнулись.

— Бабкины кости собирать? На что они тебе? Возвращайтесь! — Старик сплюнул в раковину.

Повисло молчание. Подросток, подпиравший обеими руками подбородок, со стуком уронил голову на стойку.

— Давай на спину его и домой! — сказал старик Канамото.

— Двоих не унести. И потом, дедушка, а кто же ещё будет кости собирать? Так уж принято, заупокойная служба… — Канамото опрокинул в себя чью-то недопитую рюмку сакэ, потом схватил большую бутылку, налил ещё и снова осушил.

Когда подросток проснулся, гроб уже стоял в чёрном лакированном фургоне, а на заднем сиденье сидела Тихиро в сером платье и Коки, положивший голову к ней на колени. Старик подождал, пока подросток выйдет на улицу, запер на ключ «Золотой терем» и сел на служебное сиденье рядом с водителем. Канамото и подросток вдвоём сели в арендованную машину. Похоронный фургон тронулся, машина за ним.