Адам Джонсон - Сын повелителя сирот

– Скажи, чтобы она улыбнулась, – потребовал Великий Руководитель.

– Вы не могли бы улыбнуться ?

Она улыбнулась.

– Дело в том, – сказал Га, держа палец на кнопке, – что со временем все проходит.

Эти слова, слетевшие с уст Га, заставили Великого Руководителя усмехнуться.

– Так и есть, – подтвердил он.

Га сказал по-английски:

– Скажите «сы-ы-ыр» .

И в следующий момент Великий Руководитель и его чемпионка по гребле замигали от вспышки.

– Мне нужны эти фотографии, – сказал Великий Руководитель, тяжело шагая к выходу.

Я работал допоздна в Подразделении 42,и во всем теле моем ощущалась какая-то слабость. Мне будто не хватало пищи, будто тело мое жаждало того, чего я никогда не пробовал. Я вспомнил о собаках из Центрального зоопарка, которые жили на капусте и гнилых помидорах. Забыли ли они вкус мяса? Я чувствовал, что была на этом свете какая-то эдакая еда, о которой мне за свою жизнь так и не довелось узнать. Я сделал глубокий вдох и принюхался, но в воздухе пахло по-прежнему: жареным зеленым луком, вареным арахисом, пшеном – в Пхеньяне наступило время ужина. Делать оказалось нечего, и нужно было отправляться домой.

Бóльшую часть электроэнергии в городе перебросили на промышленные сушилки для риса в южной части города, поэтому метро было закрыто. А для того чтобы сесть на автобус-экспресс на станции «Кванбок», нужно было идти пешком три квартала. Я направился туда. Не успев пройти и двух кварталов, я услышал, как кто-то говорит в мегафон, и понял, что вляпался. Министр массовой мобилизации со своими кадрами прочесывали этот район, хватая на своем пути всех, кому сильно не повезло оказаться в тот час на улице. Один лишь вид их желтой эмблемы вызывал у меня тошноту. Убежать было невозможно – стоило им только заподозрить, что кто-то не хочет «добровольно» исполнять свой долг по сбору урожая, его тут же отправили бы на месяц на Ферму искупления и подвергли бы групповой критике. От этого, однако же, мог спасти значок сотрудника «Пуб Ёк». А раз уж у меня его не было, то я оказался в кузове старенького грузовика, направлявшегося за город на шестнадцатичасовую уборку риса.

В свете луны мы ехали на северо-восток к вырисовывавшейся вдали зоне Мехян. Грузовик был набит горожанами в форменной одежде. Водитель то и дело включал фары, боясь на что-нибудь налететь, но на дороге не было решительно ничего – ни людей, ни машин. На пустом шоссе стояли лишь противотанковые ловушки и китайские экскаваторы, замершие с протянутыми оранжевыми «руками» – их оставили у каналов в ожидании запчастей.

В темноте мы разыскали деревушку, раскинувшуюся на берегу реки Чонгчон. Горожане (нас было около сотни) слезли с грузовика и улеглись спать здесь же, прямо на открытом воздухе. Я расстелил свою спецовку, а под голову положил портфель. Звезды надо мной сияли, чтобы доставить мне удовольствие и как-то скрасить эту ночевку среди коз и грязи. Целых пять лет я пользовался значком «Пуб Ёк», избегая принудиловки по уборке урожая, и уже позабыл летние звуки – трескотню сверчков и кваканье лягушек, и густой туман, поднимающийся над рисовыми чеками. Я слышал, как где-то в темноте играли дети, а неподалеку мужчина и женщина занимались тем, чем самой природой им назначено заниматься по ночам. Это была самая лучшая моя ночь за последние годы.

Завтрака не было, и мои руки покрылись волдырями еще до восхода солнца. Часами я рыл новые ирригационные каналы и засыпал действующие. Зачем мы осушали одни рисовые чеки и обводняли другие, я понятия не имел, но солнце нещадно жарило крестьян провинции Чхаганг. Одетые в дешевую, не по размеру виналоновую одежду и обутые в черные сандалии, эти люди напоминали жерди, обтянутые обгоревшей темной кожей, а зубы у них были ослепительно яркими на черных корнях. Каждую женщину, в которой был хотя бы намек на миловидность, засасывала столица. Оказалось, что сборщик риса из меня вышел никудышный, и меня отправили к отхожим ямам выгребать граблями их содержимое между слоями рисовой шелухи. Потом я рыл колеи, которые, как меня заверили, могли понадобиться в период дождей. Одна старушка, слишком старая, чтобы работать, наблюдала за тем, как я рою землю. Она курила самокрутки, завернутые в кукурузные листья, и рассказывала мне множество разных историй, которые я, увы, не понимал, так как старушка была совершенно беззубой.

Днем одну горожанку укусила большая змея, длинная, в рост человека. На рану ей наложили примочку. Она кричала, и я, пытаясь ее успокоить, принялся гладить женщину по голове, но укус змеи как-то странно подействовал на нее – она стала колотить меня и отталкивать от себя. Крестьяне же тем временем поймали извивающуюся змею, черную, как скрывавшая ее вода с экскрементами. Одни хотели вытащить у нее желчный пузырь, а другие – выжать яд для изготовления лекарства. Они позвали старушку, та подошла и отпустила змею. Я смотрел, как она уплывает по очищенному от риса чеку. Неглубокая темная вода переливалась на закате. Змея направилась своей дорогой, подальше от нас, а мне показалось, что в воде находилась еще одна черная змея, самка, которая поджидала, когда ее большой пловец вернется к ней.

Домой я попал лишь в полночь. Но когда я повернул ключ в замке, дверь не открылась. Она была чем-то забаррикадирована изнутри. Я стал барабанить в дверь.

– Мама! – позвал я. – Папа, это я, ваш сын. С дверью что-то не так. Откройте мне!

Я долго просил их открыть, а затем попытался навалиться на двери плечом, однако же не слишком сильно. Выбей я дверь – в доме пойдут пересуды. Наконец, я застегнул свою спецовку и улегся в коридоре, пытаясь вспомнить стрекот сверчков и бегавших в темноте детей, но на ум приходил только холодный бетон. Я подумал о крестьянах с их жилистыми телами и резкой манерой говорить, которых не волновало ничего на этом свете, что кроме голода.

В темноте я услышал звук – бип ! Это звонил красный мобильник.

Я достал телефон. На крохотном светящемся зеленом экране возникла новая картинка: на фоне солнечного голубого неба стояли слегка остолбеневшие и робко улыбающиеся корейцы – парень и девушка – в черных кепках с ушками, которые делали их похожими на мышей.

Утром дверь открылась. Моя мама, стоя у плиты, готовила овсяную кашу, а папа сидел за столом.

– Кто там? – спросил отец. – Там кто-то есть?

Я увидел, что спинка одного стула была потертой – это ручка двери оцарапала ее, когда я пытался открыть дверь.

– Это я, отец, твой сын.

– Слава Богу, ты вернулся, – произнес он. – Мы переживали за тебя.

Мама не проронила ни слова.

На столе лежали папки с делами родителей, которые я принес с работы. Я изучал их всю неделю. Теперь они выглядели так, будто их кто-то читал.