Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

Ольга, когда дошла до окна, навалилась грудью на подоконник, шепнула:

— Знаешь?

Лепешкин насупился и закивал головой.

— Знаю, — сказал он без голоса, потому что вопрос Ольги понял по губам.

Ольга приложила ладонь к уху, и он крикнул:

— Знаю!

Она что-то шепнула еще. Лепешкин недоуменно пожал плечами. Она приблизила губы к стеклу и сложила ладони рупором:

— У врача был?

— Сейчас пойду! — крикнул он.

Ольга кивнула. Постояла еще, потом расстегнула пуговицу халата, показала бинты. Лепешкин с облегчением отметил, что следов крови на них нет.

— Грудь перетянули… Молоко…

— Ммма-аша! Ммма-шшша!

Лепешкин присел от неожиданности. Позади стоял небритый шальной мужик и орал, задрав голову.

— Грудь мне перетянули, — повторила Ольга, Лепешкин развел руками, показывая недоумение, потом показал пальцами на уши.

— Перетянули, — повторила Ольга и показала руками, с какой силой перетягивали.

Лепешкин, досадуя, снял шапку и приложил ухо к стеклу.

— Маша! Я пришел! Здорово! Поздравляю!

— Да заткнись ты, скотина!

Счастливый отец обернулся к Лепешкину, смерил его взглядом.

— Выбирай выр-ражения!

— Потише можно?

— Ссын рродился, п-понимаешь?

— Поздравляю… У меня дочь… умерла…

— Понял. Выпьешь? У меня есть, — он распахнул пальто.

— Мне к врачу идти надо.

— Зачем к врачу? А-а, — он вяло помахал кулаком.

Ольга недоумевала, и раздражение Лепешкина распространилось на нее: не может уж как следует объяснить, чего хочет.

— Ты спроси их, отчего умерла. К стенке придави. Под суд их, пусть попляшут, — счастливый папаша жестикулировал кулаком.

— Вы думаете, они виноваты?

— Во дает! Конечно, в суд подавай.

Лепешкину уже не терпелось окончить разговор с Ольгой.

— Я пойду к врачу, — сказал он громко.

— К прокурору, — мужик изобразил пальцами решетку. Ольга испуганно взмахнула рукой.

Лепешкин обошел здание, отыскивая вход. Он будет очень спокойным, весомым, а криком ничего не добьешься.

Дверь он открыл ногой.

— Ты куда пресся? Ты куда пресся, охальник? Ну-ка я тебя мокрой тряпкой да по шарам!

— Извините, вы не могли бы…

— Я-т могу, а ты куда пресся, помыла только что. День и ночь возись, а за людей не считают.

— Извините, пожалуйста, будьте любезны, если вас не затруднит, сказать мне, где я могу видеть пряча?

— Какого врача-то?

— Не знаю. Дочка у меня умерла. Два дня пожила и умерла.

— Ай-я-я, милай! Царство ей небесное! Не повезло тебе, милай! Не повезло. Садись, посиди. Зла не хватает на свиристелок этих. Дитя наживут, месяцев до шести дотянут и преждевременные роды закатывают. Медикаменты есть такие, милок.

Они сидели на стульях друг против друга, и Лепешкин качал головой. Слишком невероятным было то, что она рассказывала.

— Прокурору надо вмешаться, — сказал он, но решимость оставила его.

— А что я могу? — женщина была явно смущена. — Факты нужны, разоблачить! А что я могу доказать? Они такое понапишут, что, как у змеи ног, правды не сыщешь. Сколькие обещались вывести на чистую воду, а умеют, должно быть, эти фифы глаза отвести. Вот у тебя-то в субботу родилась? Да? Так ее никто и не смотрел. Больно им надо — выходной. Да блатных большинство, нашего брата и не смотрят… Хоронить-то будешь, так в морфологию тебе надо, а по-нашему морг. Сегодня не дадут, а завтра после обеда приезжай с гробиком, сегодня закажи. С правку возьми, что хоронить разрешают. Могилку закажи, чтобы вырыли. Зима теперь, дорого берут…

Ему стало душно и захотелось выйти на мороз и хлебнуть воздуха. Он извинился, рванул дверь.

Его можно было принять за человека с большим самообладанием — плохо, а крепится, не раскисает.

Мне сказали, что она родилась семимесячная, но рослая — сорок семь сантиметров, и вес у нее почти три килограмма. Тут таких кошек рожают — кило девятьсот — и довольны. А я и сама не шмакодявка какая-нибудь. Надо поспать хорошенько, подольше и, когда проснусь, мы встретимся. Она уже наскучалась без меня.

Она будет — как царевна — красивая, длинноногая. Нашему папе мы будем позволять любить нас, носить на руках. Маленькая моя женщина, пользуйся моментом, а выпустишь, — что будет? Мужчины пошли все слабенькие, у них только и хватает сил, чтобы любить самих себя. Это они в детстве шустрые — ходят на головах и разбивают носы, а чуть подрастут, и куда их мужество девалось…

— Все сидишь, милай. Подь сюда. Договорилась я с доктором.

Лепешкин вскочил, что-то подрагивало у него внутри. Он хотел остановить эту дрожь усилием воли, вспомнил, какой веселый ехал на работу и как беспечно встретил весть о несчастье.

У врачебного кабинета он постоял с минуту, сжал зубы и рванул дверь.

— Здравствуйте, мне надо поговорить.

— Садитесь. Фамилия.

— Лепешкин.

— Ясно. Как раз пишу анамнез.

— Как это все получилось?

— Получилось? — она посмотрела поверх больших импортных очков. — Вам лучше знать, как, — она откинулась и качалась на стуле и поигрывала карандашиком. В каждом ее слове слышалась змеиная издевка. — Детская смертность у нас самая низкая. Ниже, чем была в княжеских, царских фамилиях. Мы работаем, мы не стоим на месте. Автономный тепловой и газовый режим для недоношенных, есть достижения, есть. Выживает подавляющее большинство.

Лепешкин смотрел на ее холеные руки и думал, что эти руки брали его ребенка, и, наверное, они сделали все, как нужно, и у него нет основания не доверять им.

И еще он подумал, что пожилая нянечка сильно преувеличивает, называя здешних врачей убийцами. Пожилые люди любят пофантазировать, поиграть в опасность и значимость своего труда, преувеличить собственную роль на земле. Вот и Сергей Борисович, начальник его, тоже любит порисоваться, а что значит он на самом деле? Зарплату только получает большую. За ответственность — что случись, так с работы снимут, вот и иллюзия, что приняты крутые меры…

— Я, кстати, говорила вашей, — докторша сделала многозначительную паузу, — вашей супруге, когда она приходила на консультацию, чтобы она полежала в нашем отделении, а у ней ведь есть кое-какие хронические болезни. И с мужем я просила познакомить, а она все отмалчивалась. Раньше надо было нам встретиться, я бы рассказала, как беречь жену. У нас есть женщины, которые по девять месяцев лежат. Только бы иметь ребенка. Вставать нельзя, волноваться нельзя. Только есть и спать. Да еще не получается с первого раза. Чтобы только ребенок был. А уж потом совсем отчаиваются, усыновляют, удочеряют. О-о! Не знаете? Целая очередь на усыновление. Ничего, молодые вы, не отчаивайтесь. Только нас не игнорируйте. Серьезнее надо. Вопросы есть?

Сейчас, когда можно было подняться и уйти, Лепешкин словно прирос к месту. Слишком много она наговорила, потому, он уверен, не сказала главного. Но ведь это главное он и не хотел услышать, чуть не молился, чтобы она промолчала. Если бы она коснулась этого, он бы тоже выдал ей!