Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

— Сочиняешь ты все, — сказала Лидия, не открывая лица. Пиджак ей был как паранджа.

— Не сочиняю. Я хорошо помню. Мы еще вернулись, и салют был. Значит, девятого, что и требовалось доказать.

— Это когда я еще простыла, — Лидия дернула плечом, и пиджак сполз на пол. Андрей резко нагнулся, поднял пиджак, но не укрыл Лидию, а лишь ошалело уставился на нее.

— Забыл? Ты помнишь только то, что тебе выгодно. Простыла, потом осложнение.

Андрей напрягся, и лицо его наливалось краской, потому что он уже понял, о чем она говорит.

Овраг был в молодой березовой роще, которую посадили для того, чтобы не дать ему разрастись. Там был белый слежавшийся снег. Андреи назвал его фирном, словно он глубоко разбирался в гляциологии. У них был походный примус, чуть больше портсигара. Белый загородный снег сверкал на солнце так, что потом, когда они валялись на плаще, лицо Лидии казалось ослепительно розовым, а волосы пахли как ванильное мороженое. Почему он помнит все это и не помнит о ее простуде, да еще с осложнением? Была береза с раздвоенной вершиной, он еще просунул голову в рогатку, чтобы развеселить свою девушку. Как тогда была одета Лидия? Нет, не вспомнить. Как же он перед ней виноват!

Закипел чайник, Андрей выключил плиту, снял его, и все это, не выпуская из рук пиджака. Лидия вдруг рассмеялась, и Андрей затравленно глянул на нее.

— Почему я ничего не знаю? — Андрею очень хотелось добиться сегодня взаимопонимания, но прежде надо было разгадать эту головоломку. Ведь у него хорошая память, и если что-то забывалось, он места себе найти не мог, пока не вспомнит.

— Ты же в командировке был, — укоризненно заметила Лидия. — Развлекался. Обращался, как с вещью.

Андрей медленно и ласково накрыл пиджаком плечи жене, она тотчас сбросила его на пол.

— Как с вещью! — воскликнула она.

— Послушай, тебя в детстве не роняли?

— Роняли!

— Я в этом тоже виноват?

— Виноват. Ты любишь быть виноватым.

— Обожаю, — сказал он весело. — Я виноват, что ветер, я виноват, что небо, что давление, что концерта нет, что утащил тебя в Магадан…

— И что меня роняли в детстве с лошади. — Лидия вдруг соскочила со стула, схватила Андрея за уши и потянула так, что он охнул от боли.

— Между прочим… чайник. Кипяток! — Андрей хотел остаться невозмутимым. — И виноват, что Игорь Васильевич…

Лидия прижала уши Андрея, стукнулась лбом о его лоб и отпустила.

— А вот это уж не твое дело, — устало шепнула она и вновь взгромоздилась на стул.

— Конечно, не мое, — Андрей не мог остановиться. — Да ты из-за него и поехала.

— Ну и что?

— Ты же ему в дочери годишься.

— Ну и что?

— Ничего, — сказал Андрей, потеряв всякий интерес к завариванию чая. Усталость подкатила снова, он уселся за стол и уставился в окно на соседний дом, где на третьем этаже синим прожектором полыхал телевизор и можно было различить, как выступает там королева бензоколонки, если бы не тюлевая занавеска, ячейки которой, творя оптический обман, кружились перед глазами. Он отодвинул штору, тотчас Лидия шлепнула его по руке.

— Сколько говорить, — губы Лидии дрожали — Не умеешь порядок поддерживать, так не нарушай! — Она вскочила на стул, несколько раз дернула штору, пока не нашла ей надлежащее место. Андрей успел рассмотреть пыль на подоконнике, и вновь закружилась сетка перед глазами. Вслед за шторой пришла очередь сахарницы и фарфорового чайника на столе, которым со звоном было найдено место, не оскорбляющее эстетическое чувство Лидии. Наведя порядок на обеденном столе, она переметнулась к кухонному, судорожно громыхнула хлебницей, выбрасывая ее содержимое в мусорное ведро, выставила несколько тарелок из решетчатой настенной сушилки, со скрежетом затолкала их обратно. Андрей знал, что ее теперь не остановить, как боксера, проводящего заученную серию ударов.

Для чайника раз и навсегда тоже было отведено место на конфорке в точности до микрона. Ей захотелось поправить Андрея. Она дотронулась до чайника и вскрикнула от боли. Андрей взял обожженную руку, притянул к мойке, сунул под струю холодной воды.

— Стой, кулема! Я сейчас…

Лидия приплясывала от боли.

— Ну, сделай же что-нибудь!

Андрей открыл холодильник.

— Ну что ты там возишься, господи!

— Лед! Давай. Руку ко льду. У нас есть новокаин? Новокаин тебе выписывали, бестолочь! Где новокаин, господи. Да вот же он. — Андрей увидел коробку с длинными ампулами в дверце холодильника, выхватил две штуки и лихорадочно помедлил, соображая, чем бы их вскрыть. — А-а, черт с ним! — Обмотал ампулы кухонным полотенцем и раздавил в руке. — Давай сюда, сейчас будет легче.

Лидия уже не приплясывала, а сжалась вся, словно закаменела. Андрей сильно надавил ей на плечи, усадил на стул, она обмякла вдруг и заплакала.

— Больно? Бинт надо чистый.

— Да, больно, — Лидия была как простуженная.

— Сейчас тебе заморозит. Анестезия. Звучит как женское имя, правда? Тебя вообще нужно всю замораживать. Три раза в день. — Андрей был рад, что нашел столь блестящий выход из положения. Сообразил ведь. Почти мгновенно среагировал. Он ощущал превосходство над Лидией, и это доставляло ему мстительное удовольствие. Он даже счел себя вправе похохмить над женой, как это делал один доктор, лечивший Андрея от бронхита. — Ну, создание, ну сокровище! Жертва эмансипации. Дитя века.

— За-за-за-болчи. Пожалуйста.

— Ты лучше икни. Здорово стресс снимает. Я сейчас Игоря Васильевича позову, пусть полюбуется на свою любимую сотрудницу. Любовь к профессии нагрянет, когда ее совсем не ждешь. Почему бы тебе ни брать работу на дом? Ты же так любишь свою профессию. Кал северного песца! Это же поэзия!

— Заболчи! Ты дрянь!

— Да уж молчу. Куда уж нам уж. — Андрей выдохся, израсходовав запас злости. — Плохо тебе? Я накапаю сейчас на сахар, под язык надо.

— Не надо! — голос у Лидии был хотя и простуженный, но достаточно решительный. Андрей растерялся. Если он, проявляя великодушие, переступая через самолюбие, первым идет на мировую, то это должно быть оценено и принято.

— Как не надо? Помнишь, доктор говорил из «Скорой помощи»? Что если давит, надо сразу корвалол, без промедления. Мотор нельзя перегружать.

Лидия помотала головой.

— Ну, тогда я вызову «скорую».

— Нет!

— Знаешь что, милая, — ожесточенно заговорил Андрей, еще не зная, чем окончит фразу. — Знаешь, я дам тебе сейчас бумагу, и ты напишешь, что в смерти своей просишь никого не винить. Я, конечно, нехороший человек и поломал тебе жизнь, но убийцей я быть не хочу. А если тебе нравится быть самоубийцей, то я не хочу лишать тебя этого удовольствия.

— Неси бумагу, — как ни в чем не бывало, сказала Лидия. — У тебя душа заячья.

Андрей скорчил рожу, чтобы не расхохотаться. Неужели она его разыгрывала? Может быть, и рука у нее не обожжена?