Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Неужели то была его мать? («Твой меч, о Эдвард, Эдвард, от крови красен был. О Эдвард, Эдвард… откуда кровь? Отца ведь я убил».)

— Есть только один выход — месть. Я это знаю и не хочу ничего другого. Я хочу дожить до того дня, когда сумею отомстить. А потом я хочу умереть. Я не жду иной жизни, для этого я чересчур стара. Но я мечтаю по крайней мере завершить свою жизнь так, чтобы оправдаться перед самой собой, — завершить ее честно, как ты призывал.

Она говорила, не умолкая.

— Ты наблюдал за ним во время вашего спектакля? Напрасно ты надеялся потрясти его, обличить, словно Гамлет, обличавший своего гнусного отчима, убийцу отца. Он как ни в чем не бывало сидел в кругу почитателей и радовался представлению. Ты заметил? И притом он понимал, что ты хотел сказать. Хорошо понимал, будь уверен. Но он радовался. Да, говорил он себе, таков я и впрямь, пожалуй, еще хуже. Однако автобус по-прежнему идет, и я намерен нацепить на себя еще многие маски, одну гаже другой, одну гаже другой. Кто может со мной в этом соперничать? Потом он тебя искал, но ты исчез; он хотел поздравить тебя и поблагодарить.

— Почему ты вспомнила о Гамлете, мама? («Валяться в сале продавленной кровати, утопать в испарине порока, любоваться своим паденьем…») Не знаю, что ты мне приписываешь. Я вовсе не думал о Гамлете. Ты ведь не та мать, а я не… — Эдвард запнулся, увидев, что мать прикрыла глаза. — А я не, — повторил он, — я не… Кто я?

Элис убрала руки, поднялась.

— Если бы у нас все было просто, как в «Гамлете», то и проблем никаких не возникло бы. Но поскольку у нас иначе, Эдвард, я взываю к небу, прошу помощи. Я не хочу еще больше впутывать тебя в мои дела. Вина отцов уже достаточно отомщена. Ты был моей единственной любовью, обожаемым сыном. Оставь меня, Эдвард.

Через секунду ее уже не было в комнате.

«Твой меч от крови красен был…» Я должен набраться терпения, и тогда я все узнаю. Узнаю, как создаются семьи, как появляются на свет дети, как добиваются признания и славы. До сих пор люди брались за дело не с того конца. Почему мы так трепещем? Ведь на эти темы снимают фильмы ужасов и показывают зрителям. Кому они втирают очки? Неужели люди на самом деле так глупы, что ничего не замечают вокруг себя? Можно не совершать путешествий в заморские страны, ни к чему идти на войну. Даже в кино не стоит ходить, чтобы увидеть разные страсти-мордасти; все происходит у тебя дома.

Это может стать причиной войн. Сперва возникают обычаи, моды, традиции, при этом время от времени с человечеством случаются непонятные припадки. Метаморфозы. А потом говорят: во всем виновато общество. Кто еще, что еще?

Все, все, только не я!

А между тем человек претендует на то, чтобы слыть гордецом! Почему у него не хватает гордости для признания: да, я таков. Таким меня создал Господь Бог. Да, черт возьми, во мне нет ничего хорошего. Но другим я не стану, меня не переделаешь.

Почему человек не сознается: я виноват? Он показывает пальцем на соседа или же выдумывает всякие абстракции — обычаи, общество. В конце концов я — Адам и творю, что хочу. Люди — трусы и тряпки, они не хотят брать на себя ответственность. Не хотят отвечать за себя, даже быть самими собой — зато они жаждут забав, удовольствий, спокойной жизни, хотят вкусно есть… Пускай за чужой счет. Мы разновидность насекомых, что-то вроде комаров или мух: кружимся на солнце, лакомимся то там, то тут и развлекаемся в меру своих сил; завтра нам придет конец.

Все одно притворство, инертность, лень, убожество. Глубокая немота и нечестность. С ранней юности и до самой смерти люди никчемны, глупы и мерзки. Но разве их вообще можно считать родившимися?

Что касается меня, я добиваюсь честности. И ничего иного. Я покинул дом и пошел на войну из-за того, что меня тошнило от людского общества и я не находил ни в ком ни капли правды, ни капли совести. Ни в одном-единственном человеке. Я ни разу не встретил друга, ради которого мог бы принять этот мир. Но и смерть не берет меня. Она опять вышвырнула меня в пустоту, в эту смрадную пещеру. Тот свет сохранил в качестве аванса мою ногу. Все остальное я еще должен заработать.

Войны? В чем причина войн?

В чем причина войн? Бездна трусости и лживости.

Итак: как обстоит дело со мной? Кажется, они произвели меня на свет в довольно странном состоянии.

Я это узнаю.

Не считая родителей, единственным человеком в доме, который понял смысл фарса, разыгранного в саду в день рождения Эллисона, был податливый растерянный Джеймс Маккензи. Уже сам замысел привел его в ужас, а тем более кошмарный образ незнакомца, вечного пассажира, который всегда сидит спиной к публике. Это была темная личность, появлявшаяся только в маске. Дикий человек, приводивший других в состояние судорожного возбуждения.

Почему Эдвард не отступил? Он избрал безумный путь, путь Гамлета, который действовал, однако, не по велениям призрака убитого отца, а по некоему ужасному внутреннему побуждению, повинуясь своим мрачным, болезненным инстинктам. Гораздо больше, по мнению Маккензи, это напоминало Эдипа, который, желая раскрыть тайну своего происхождения, уничтожал себя.

Сидя в саду, Маккензи следил за мрачными сценками, разыгранными в шутовской балаганной манере; вот, например, ярко-красный палач пытается выгнать из автобуса безмолвного неподвижного господина и повести его на плаху. Палач заверяет публику, что именно этого не хватает спектаклю — не хватает блестящей концовки.

После представления растерянный Маккензи смешался с толпой гостей. Среди них он увидел и Гордона Эллисона, чье великолепное настроение не омрачало ни единое облачко. В непосредственной близости от Гордона он столкнулся с Элис. И она, разумеется, была такая же, как и раньше. Развлекала дам, смеялась, болтала, жестикулировала. Все заметили, что во время спектакля она хохотала до упаду, заразительно смеялась. А теперь она и вовсе могла дать выход своему веселью; спектакль поразил ее; он очень удался; Элис поздравляла любительскую труппу — актеров и актрис, которые постепенно появлялись среди зрителей и которым все выражали свое одобрение. Подумать только, незнакомца играл Эдвард, ее сын (при одном упоминании об этом Элис опять тряслась от хохота), и играл мастерски; мастерски безмолвствовал, ограничиваясь скупыми жестами… Он же был и режиссером спектакля.

Маккензи показалось, что сестра его неестественно возбуждена, вот-вот потеряет самообладание. Он наблюдал сценку, которая привлекла внимание всех присутствующих. Лорд Креншоу и Элис, окруженные гостями, встретились после того, как занавес опустился. Лорд Креншоу кивнул, протянул руку и сказал:

— Браво, браво, поздравляю. Кто же — автор? Ты, Элис, или Эдвард?