Ингвар Амбьёрнсен - Вид на рай

Странно, но я заметил, что рассматриваю знакомое мне до боли как бы по-новому, с небывалой точки зрения. Не понимаю, откуда вдруг появилось ни с того ни с сего в голове у меня это слово «небывалой». Но оно появилось, и баста. Отныне мое бытие составляла эта белая комната и новая перспектива рассмотрения окружающего мира, того окружающего мира, с которым я давно смирился, к которому я привык и который пребывал в моем сознании неподвижным и незыблемым, нечто вроде натюрморта. Конечно, я видел, как вырастали дети и семьи выезжали и въезжали. Но общее обрамление, эти геометрические контуры, укрывавшие разную жизнь разных людей, в основном оставались неизменными. Метро — дом. Дом — метро. Из дома — в «ИРМА». Из «ИРМА» — в дом. Постоянно одно и то же, одни и те же пути-дороги, одни и те же пространства. Вид из гостиной, из моей комнаты или из кухни был постоянно-однообразным: только времена года, сменявшиеся, как и положено, по законам природы, вносили иногда неожиданные поправки. К примеру, внезапный снегопад в конце апреля или ослепительное солнце и тепло в ноябре. Порой у меня было чувство, что только сильный ураган сможет вырвать меня из состояния апатии и покоя. А порою я готов был рыдать от счастья при виде солнечного лучика, появившегося на угловой стене соседнего блока. Теперь же, когда я стоял посередине темной комнаты, опустив руки, и смотрел за окно, я ощутил почти физически, как наяву, будто я частично выведал тайну города-спутника, выведал по непонятной мне самому причине, и она засела в моем подсознании в виде необходимости ясного контроля над собой.

И я думал: «Теперь конец старому. Теперь начало новому. Так всегда бывает, когда кто-то покидает тебя навсегда, ты остаешься один на один со своим собственным внутренним миром. Стоишь на распутье».

Возможно, кому-нибудь это покажется странным, но я думаю, что справился с личными горестями после смерти мамы почти исключительно благодаря Гру Харлем Брундтланн [4] Гру Харлем Брундтланн (Gro Harlem Brundtland, 1939) — врач по образованию, норв. политик, руководящие посты в Норвежской Рабочей партии в 1975-1981 гг.; премьер-министр в 1981, 1986–1989, 1990–1996 гг.; с 1998 г. директор Всемирной организации по здравоохранению при ООН (WHO, Женева). . Уже в тот вечер, когда я мыслями все еще пребывал в больнице, вновь и вновь видел маму, превратившуюся в нечто маленькое, застывшее и холодное, Гру появилась неожиданно в двух телепередачах: в «Новостях дня» и позже в «Дискуссиях на политические темы». Она всегда действовала на меня успокаивающе, если я видел ее. Не могу сказать точно, поскольку был расстроен и невнимателен, почему она оказалась на экране телевизора. Но не важно. Главное, что она находилась близко и как бы посылала мне приветствие, тайную весточку о том, что мимолетное пребывание человека на земле оспаривать нельзя, но что в жизни все равно преобладает не преходящее, а прочное и устойчивое, что на свете немало сильных духом людей, помогающих слабым обрести опору в жизни.

Гру в дождь. Гру на ветру. Гру на солнце и Гру в тени. За ловлей рыбы, как морская львица. Бесстрашная, настойчивая и насмешливая. Но, прежде всего, внушающая доверие. Когда умерла мама, Гру правила страной. Правит она и по сей день. Сейчас трудно представить себе, даже просто невозможно, чтобы кто-то другой, не Гру, стоял во главе правительства. И все же я достоверно знаю, что чувство уверенности и чувство надежности, которыми она одарила не только меня, но и других, причем на долгое-долгое время, не зависит от ее политического положения или от занимаемой должности. Нам достаточно чувствовать, что Гру есть, поблизости, присутствует где-то там в темноте. Только и всего. Допускаю, ее правительство могут свергнуть, а ее отпустить на все четыре стороны. Но пока она возглавляет страну, решительная и неутомимая, она воплощает стабильность в нашей политике. Ей не страшны ни хаос, ни угрозы, ни отставки. Она знает, что всегда может возвратиться назад. Она, как медведица, временно уходит с — молодняком на зимнюю спячку. На пути к дому с добычей возможны, конечно, всяческие препоны и помехи. Но это только вопрос времени, небольшой отсрочки, перерыва, прежде чем она окажется там, где ей следует быть. Интересно, что Гру Харлем Брундтланн по профессии врач, но она как бы не создана сидеть в кабинете и осматривать больных. Не в ее это натуре. Не создана просить трехлетнего ребенка открыть рот, показать ей язык и сказать «а-а-а-а» или сунуть указательный палец в прямую кишку стареющего мужчины, чтобы узнать, увеличилась ли предстательная железа в объеме или не увеличилась. Гру — прирожденный руководитель, и она сумела понять себя и сделать соответствующие выводы. Гру — не человек власти. Гру — власть. Гру — человек.

Я коллекционер. Ребенком собирал марки и монеты, пробки от бутылок и птичьи яйца. А юношей стал собирать Гру Харлем Брундтланн. Я знаю ее жизнь во всех нюансах, но меня мало интересуют личные и политические сведения о ней. Я собираю ее фотографии, вырезаю из газет и журналов ее снимки; выражение лица Гру, позы Гру. У меня есть Гру в каких угодно вариантах: во время политических бурных дебатов в Стортинге [5] Стортинг — норвежский парламент. и в дождливую погоду на просторах области Финнмарк. У меня есть Гру в Рио, Гру в Вене и в Одде. Гру в блузке и юбке, в свитере и брюках; у меня есть Гру в вечернем платье и в национальном одеянии саамов. И еще — в мокрой от дождя одежде. На водных лыжах. Гру в вызывающей позе, когда она пытается противостоять всей тяжестью тела силе ветра, здесь она воистину представляет саму себя, это ее символический образ. Женщина в противоборстве с ветром, женщина, предпочитающая в жизни шторм и бурю. Я не помню, где я нашел эту фотографию, но думаю, что она была напечатана в «Дагбладет» приблизительно в восьмидесятых годах. Я вставил ее в пластик из практических соображений, для лучшей сохранности. Чего уж греха таить: мощная задняя округлость Гру Харлем Брундтланн, плотно обрамленная мокрым прорезиненным комбинезоном, могла смутить любого мужчину. О себе я не говорю. Я всегда был сдержанным и осторожным, еще с мальчишеских лет. Нетребовательным. Отнюдь не аскетичным, но нетребовательным. Я не покупаю макрель в томатном соусе фирмы «Бьеланд», если другая фирма предлагает мне тот же продукт дешевле на пятьдесят эре. Макрель в томатном соусе есть макрель в томатном соусе. Раньше я курил. Теперь я бросил. В молодости я пил иногда по праздникам. Теперь я пью иногда в новогодний вечер. Я покупаю свежий хлеб, когда съем ранее купленный, а не потому что старый зачерствел. Мне живется неплохо на социальном обеспечении.

Три дня после смерти мамы… значит, 14-го ноября, я снова оказался в ее пустой спальне. Я говорю: «снова оказался», потому что фактически не помню, как это произошло. Не помню, как я вошел в комнату и почему пошел. Помню только, что я вдруг стоял там, приблизительно посередине. Как и в прошлый раз здесь было темно, теперь только дождь и туман скрывали голубоватый свет луны. Ноябрьская погода. Сыро. Ветрено. Серо. Внизу на дорожках не видно ни души. Если бы не эти светлые оконные квадратики, совсем было бы плохо. Но их было много, сотни. И они сияли мне дружески и доброжелательно. Окна. Окна в ожидании вечера, открытые внешнему миру. Или наоборот. Окна, зовущие к себе, к людям. К семьям, к одиночкам, к старым и молодым. Почему-то сложилось мнение — и оно очень популярно, — будто жить в блочных домах вроде бы недостойно. Забыты пятидесятые годы, когда эти дома вырастали, словно грибы, на всех склонах и пригорках; забыто, что их называли национальной гордостью. Идея строительства принадлежала социал-демократам, они тем самым привлекли народ на свою сторону. Теперь, в девяностые годы, дома-блоки, очевидно, оказались недостаточно хорошими. В газетах, даже в «Арбейдербладет», то и дело встречаешь высказывания, смысл которых однозначен и понятен даже ребенку, что, дескать, не совсем хорошо обстоит дело с головой у тех, кто обитает в блоках. «Бедняжки» — можно было читать меж строчками. Меня всегда раздражало подобное оскорбительное представление, ведь насмехались таким образом над тысячами и тысячами людей в стране. Я сам, например, вырос здесь и рад этому. Не отрицаю, я со странностями и, быть может, немного чудаковат. Ну и что! Зато я чувствовал, и я чувствую свою причастность к живущим здесь людям. Я — один из них. Я — часть коллектива. Почти 40 000 комнат расположены одна над другой или одна под другой, или одна подле другой; разделяющие нас стены настолько тонкие, что мы быстро привыкаем к туалетным привычкам наших соседей. Но у каждого есть, конечно, своя личная жизнь, и каждый устраивает ее на свой лад. Ничего сложного в этом нет. И теперь, когда я просто стоял и смотрел на струившийся из окон свет, мне стало тепло и радостно на душе. За каждым светящимся квадратиком находилась точно такая же комната, как и у меня. Внешняя схожесть не исключала многообразия. Обрамление у всех было одинаковое. Совершенно правильно! Но образ жизни был различным, и еще каким различным! И вдруг я поймал себя на мысли, что очень хотел бы видеть Гру здесь, у нас… чтобы она поселилась в одной из блочных квартир, делила с нами удобства и неудобства бытия, тяготы, невзгоды и счастье повседневности. Нет, я не из тех, кто думает, будто Гру и другие политики обязаны жить как мы, будто они не имеют права иметь дома или квартиры в лучших районах Осло, например, во Фрогнере. Нет, просто захотелось видеть Гру рядом, почувствовать единение с ней. Захотелось, чтобы и она пожелала быть с нами, стояла бы, как я стою сейчас, и размышляла о нашей общности.

Читать дальше