Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик

— Машинка нас разбудила. Когда улетела, а вы не пришли, опять улеглись. Много сил потеряли, — сказал старик.

Наступило время развязать рюкзаки. Подарки — этот древнейший способ показать дружелюбие — были встречены расторопно. Старик благодарно подставил руки, принимая рабочий костюм, суконную куртку, коробочку с инструментом, сверток свечей. Сказав какое полагается слово и вежливо все оглядев, он обернул каждый дар куском бересты и сунул под навес крыши. Позже мы обнаружили там много изделий нашей швейной и резиновой промышленности и целый склад скобяного товара — всяк сюда приходящий что-нибудь приносил.

Агафье мы подарили чулки, материю, швейные принадлежности («Наперстник!..» — радостно показала она отцу металлический колпачок). Еще большую радость вызвали у нее сшитые опытной женской рукой фартук из ситца, платок и красные варежки. Платок, желая доставить нам удовольствие, Агафья покрыла поверх того, в котором спала и тушила пожар. И так ходила весь день.

К нашему удивлению, были отвергнуты мыло и спички — «нам это неможно». То же самое мы услыхали, когда я открыл картонный короб с едой, доставленной из Москвы. Всего понемногу- печенье, хлеб, сухари, изюм, финики, шоколад, масло, консервы, чай, сахар, мед, сгущенное молоко — все было вежливо остановлено двумя вперед выставленными ладонями. Лишь банку сгущенного молока старик взял в руки и, поколебавшись, поставил на завалинку — «кошкам»…

С большим трудом мы убедили их взять лимоны — «вам обязательно сейчас это нужно».

После расспросов — «а где же это растет?» — старик подставил подол рубахи, но сказал Агафье, чтобы снесла лимоны в ручей — «пусть там до вечера полежат». (На другой день мы видели, как старик с дочерью по нашей инструкции выжимали лимоны в кружку и с любопытством нюхали корки.)

Потом и мы получили подарки. Агафья обошла нас с мешочком, насыпая в карманы кедровые орехи; принесла берестяной короб с картошкой. Старик показал место, где можно разжечь костер, и, вежливо сказав «нам неможно» на предложение закусить вместе, удалился с Агафьей в хижину — помолиться.

Пока варилась картошка, я обошел «лыковское поместье». Расположилось оно в тщательно и, наверное, не тотчас выбранной точке. В стороне от реки и достаточно высоко на горе — усадьба надежно была упрятана от любого случайного глаза. От ветра место уберегалось складками гор и тайгою. Рядом с жилищем — холодный и чистый ручей. Лиственничный, еловый, кедровый и березовый древостой дает людям все, что они были в силах тут взять. Зверь не пуган никем. Черничники и малинники — рядом, дрова — под боком, кедровые шишки падают прямо на крышу жилья. Вот разве что неудобство для огорода — не слишком пологий склон. Но вон как густо зеленеет картошка. И рожь уже налилась, стручки на горохе припухли… Я вдруг остановился от мысли, что взираю на этот очажок жизни глазами дачника.

Но тут ведь нет электрички! До ближайшего огонька, до человеческого рукопожатья не час пути, а 350 километров непроходимой тайги.

И не сорок дней пребывает тут человек, а уже сорок лет! Какими трудами доставались тут хлеб и тепло? Не появлялось ли вдруг желание обрести крылья и полететь, полететь, куда-нибудь улететь?..

Хижина Лыковых.

Возле дома я внимательно пригляделся к отслужившему хламу. Копье с лиственничным древком и самодельным кованым наконечником… Стертый почти до обуха топоришко…

Самодельный топор, им разве что сучья обрубишь… Лыжи, подбитые камусом… Мотыга… Детали ткацкого стана… Веретенце с каменным пряслицем… Сейчас все это свалено без надобности. Коноплю посеяли скорее всего по привычке. Тканей сюда нанесли-долго не износить.

И много всего другого понатыкано под крышей и лежит под навесом возле ручья: моток проволоки, пять пар сапог, кеды, эмалированная кастрюля, лопата, пила, прорезиненные штаны, сверток жести, четыре серпа с пятиугольным знаком качества на рукоятке.

— Добра-то — век не прожить! — Вздохнул неслышно в валенках подошедший Карп Осипович. Сняв шляпу, он помолился в сторону двух крестов. — Царствие небесное, им ни серпов, ни топоров уже не надобно…

Старик показал мне лабаз на двух высоких столбах «для береженья продуктов от мышей и медведей», погреб, где хранилась картошка, очаг из камней у самого порога хижины, где Агафья готовила на маленьком костерке ужин.

Разглядел я как следует крышу хибарки. Она не была набросана в беспорядке, как показалось вначале. Лиственничные плахи имели вид желобов и уложены были, как черепица на европейских домах…

Ночи в здешних горах холодные. Палатки у нас не было. Агафья с отцом, наблюдая, как мы собираемся «в чем бог послал» улечься возле костра, пригласили нас ночевать в хижину.

Ее описанием и надо закончить впечатления первого дня.

Согнувшись под косяком двери, мы попали почти в полную темноту. Вечерний свет синел лишь в оконце величиной в две ладони. Когда Агафья зажгла и укрепила в светце, стоявшем посредине жилья, лучину, можно было кое-как разглядеть внутренность хижины. Стены и при лучине были темны — многолетняя копоть света не отражала. Низкий потолок тоже был угольно-темным. Горизонтально под потолком висели шесты для сушки одежды. Вровень с ними вдоль стен тянулись полки, уставленные берестяной посудой с сушеной картошкой и кедровыми орехами. Внизу вдоль стен тянулись широкие лавки. На них, как можно было понять по каким-то лохмотьям, спали и можно было теперь сидеть.

Слева от входа главное место было занято печью из дикого камня. Труба от печи, тоже из каменных плиток, облицованных глиной и стянутых берестой, выходила не через крышу, а сбоку стены. Печь была небольшой, но это была «русская печь» с двухступенчатым верхом. На нижней ступени, на постели из сухой болотной травы спал и сидел глава дома.

Выше опять громоздились большие и малые берестяные короба. Справа от входа стояла на ножках еще одна печь — металлическая. Коленчатая труба от нее тоже уходила в сторону через стенку. «Зимой тут можно было волков морозить. Ну и сварили им эту «буржуйку». Удивляюсь, как дотащили…» — сказал Ерофей, уже не однажды тут ночевавший.

Посредине жилища стоял маленький стол, сработанный топором. Это и все, что было в жилище. Но было тесно. Площадь конурки была примерно шесть шагов на пять, и можно было только гадать, как ютились тут многие годы шестеро взрослых людей обоего пола.

— Бедствовали…

Старик и Агафья говорили без напряженья и с удовольствием. Но часто разговор прерывался их порывами немедленно помолиться. Обернувшись в угол, где, как видно, стояли невидимые в темноте иконы, старик с дочерью громко пели молитвы, кряхтели, шумно вздыхали, перебирая пальцами бугорки лестовок — «инструмента», на котором ведется отсчет поклонов. Молитва кончалась неожиданно, как начиналась, и беседа снова текла от точки, где была прервана…