Юханнес Трап-Мейер - Смерть Анакреона

Глупо сравнивать Лаллу Кобру с Дагни. Дагни все эти дни была на редкость молчалива. Он нисколько не сомневался, что она чувственный человек. Он понимал ее страдания, мучившее ее одиночество. Общаться с ней было непросто, тут требовался особый подход. Ее внешняя холодность и необъяснимая подчас резкость не привлекали, наоборот, пугали, отталкивали, так что она брела по жизни одна-одинешенка. Потом она заболела. С годами развивалась ее меланхолия. Наконец, этот взрыв. Конечно, нельзя брать Дагни в качестве примера. Но все же… когда он видел перед собой ее тонкий изящный профиль, он думал о вечности… Чтобы завоевать Дагни, нужно постараться, нужно приложить усилия. Здесь необходим длительный пролог, длительный испытательный срок, если кто-то захотел бы…

И вот как раз теперь, в это трудное для него время, Лалла стала как-то бесцеремонно вести себя. Ему в голову не могло прийти, что она тем самым стремилась побороть в себе неуверенность. Ее необузданность была ему чужда и неприятна. Его чувства были чистыми, незапятнанными…

Он сделал одно интересное наблюдение над собой, которое помогло ему увидеть свою прошлую жизнь в ином свете, в перспективе.

Был вечер. Поздняя осень. Угрюмый день. Плохое настроение, меланхолия с раннего утра. Он работал с ощущением неотвратимого удара судьбы, как бы неизбежных неприятностей. Из конторы он позвонил Лалле, и они договорились, что он вечером заглянет к ней. Идти домой ему не хотелось, он пообедал в ресторане, где его появление возбудило некоторое удивление, так как прежде его не видели в подобных заведениях… После обеда он сидел в конторе и работал. Вдруг позвонила Лалла: Дебриц пригласил ее. Между ними, мол, было давнее соглашение, она не смеет отказываться от его приглашений. Потом, если они хотели, чтобы до поры до времени об их взаимоотношениях поменьше знали и не болтали, так более удобного случая не найти. Он ответил: «Конечно, само собой разумеется, конечно, само собой разумеется. Увидимся завтра».

Вот и все. Но одиночество и неприглядность обстановки — контора Лино была старая и неуютная — подействовали на него невероятно удручающе, стало жутко тоскливо, голову, словно клещами, сдавило. Разум непроизвольно искал выхода, избавления. И тут его вдруг осенило: ну конечно же, нужно навестить старую знакомую Асту Ломмеланн, даму, проживающую на улице Кронпринцен! Вмиг он мысленно представил ситуацию… вплоть до мучительного объяснения на следующий день с Лаллой Кобру.

Нет, такой план не годился. Он остался сидеть в конторе, раскурил сигару и думал: «Конечно, тяжело, Лалла оказалась для меня непосильным грузом. Но… нет, не совсем верно. Разве раньше я не испытывал этой всеобъемлющей меланхолии, гнетущей безысходности, внешне необъяснимого отчаяния? Мы все так или иначе подвержены меланхолии, зависимы от нашего дурного настроения, находимся вечно во власти иррационального, от которого нет нам избавления. И мы взрываемся! Взрываемся различно. Одни только и думают, чтобы устроить скандал. Это их способ самовыражения. Другие напиваются до потери сознания. Кто-то грешит всем назло, потому что таков уж он. Разум ищет любой, первый попавшийся, кажущийся наилучшим выход из жалкого состояния, но дорога в ад тоже, как известно, вымощена благими намерениями. Поэтому так трудно отвратить пьяницу от алкоголя, морфиниста от морфия и так далее. Эта черная меланхолия, это скверное настроение — наши враги, силы зла… Они хотят с нами расправиться, уничтожить нас. Они несут нам несчастья и смерть. Когда все пути испробованы и нет надежды, когда внезапно или постепенно подкрадывается усталость, появляется равнодушие, тогда уходят из жизни, любым путем».

Есть еще, правда, религия. К ней нередко обращаются, уверовав, что уж она-то спасет от неизлечимой меланхолии. Религия, вероятно, вне всякого сомнения самое надежное средство, но только в том случае, когда прекращаешь верить в себя, когда падаешь духом, когда забываешь о личной ответственности перед ближним, о личном моральном долге перед другими. Или когда по той или иной причине не понимаешь, что смерть есть смерть, что она означает конец. Он это очень хорошо чувствовал именно теперь. Кроме того, жизненный опыт говорил ему ясным языком: после нас ничего нет. Мораль, по его мнению, была профилактической мерой, организующей нас и неуклонно ведущей на связь с мирозданием. Конечной целью было достижение гармонии, самоусовершенствования, о котором так много говорят. Вздор, нелепица, он не верил во всю эту метафизику, важнее всего был вопрос воли.

И тут он будет непреклонен, будет незыблемо стоять на своем. Обращалась ли она с ним слегка небрежно — ну что ж! Стечение обстоятельств вызвали у него сомнения. И ее легкомыслие… Но разве именно благодаря ей он не пережил эти чудные мгновения? Наедине с ним она могла позволить себе многое. Потом был еще один немаловажный момент, о котором он думал и думал не переставая: она ведь ценила его, ставила выше всех мужчин, с которыми была знакома! Ему стало стыдно, что он смел думать… Не упомянула ли она однажды имя Рагнвальда Кобру? Вот, значит, каким он оказался слабовольным, слабохарактерным! Возрадовался ее словам, воспринял их как поощрение себе, почти как свое моральное возрождение и — однако, все равно.

Настроение не улучшилось, когда он закончил работу и отправился домой. Мрак кругом. Ничего удивительного, конец ноября. И Кристиания теперь оборачивается своей почти русской угрюмостью. Когда он поднялся по улице Драмменсвейен, весь комплекс Петерсборга [6] Комплекс Петерсборг, или «Виктория-терраса», был воздвигнут в 1888 г. одной из крупнейших в Кристиании строительных компаний «Петерсборг» (по имени ее основателя ген. консула Петера Петерсена) на месте неблагоустроенного жилого квартала Рюселеккен. В строительстве комплекса участвовал дед писателя известный архитектор Хенрих Трап-Мейер. походил на Кремль и выглядел угрожающе. Казалось, все скорбное, сумрачное, унылое выползло наружу. Около восьми вечера он прошел мимо театра, в фойе толпилась нарядно одетая публика. Но ни вечерние туалеты дам, ни белые накидки на их головах не могли разрушить гнетущую, как бы предвещающую недоброе, меланхолию ноябрьского вечера.

Придя домой в свой «Леккен», Лино почитал немного, потом сидел и думал. Зашел к Дагни, пожелал ей доброй ночи и, как это часто бывает, внезапно заснул, истомленный душевными терзаниями.

Скоро, очень скоро придет день, когда он познает настоящую холодность Лаллы Кобру, которая проявится таким образом, о котором он не думал, не гадал и не мечтал. Новый повод для новой вспышки умствования, обильная пища для раздумий…

Лалла, она ведь меняла кожу. Она оголялась, оболочка ее души рвалась, представляла одну сплошную кровавую рану. Она боялась этой линьки, перемены. Она была слишком влюблена в прежнюю Лаллу Николаисен, чтобы навсегда расстаться с ней. Сможет ли она со временем по-настоящему измениться, превратиться в Лаллу Лино?