Арнольд Цвейг - Затишье

Фельдфебель Понт, насупившись, мрачно кивнул куда-то в пространство:

— Он прав, господин обер-лейтенант, от Рура до Верхней Силезии — повсюду картина была именно такая, да и не только рабочим и мелким служащим приходилось туго. Отпускники все эти заботы и горести привозили с собой в рюкзаках на фронт.

— Благодарю, господин фельдфебель! И всякому, кто любит страну и народ, тяжело было влачить на плечах эти рюкзаки.

— В шестнадцатом году мы держались на всех фронтах, как вы знаете, с крайним напряжением. Здесь, на Востоке, русские под командой Брусилова на большом расстоянии прорвали в июне фронт, мы и сами не знали, как это случилось. Австрийцев они разбили наголову, а нашим тоже поддали жару; нам пришлось солоно, пока наконец удалось сомкнуть фронты, стянуть и пополнить растрепанные части. В это время итальянцы оправились от поражения, которое они потерпели на южном склоне Доломит, и взяли у нас Горицу. Морская битва в Скагерраке хотя и показала англичанам, что наши матросы дерутся на совесть, но, как впоследствии выяснилось, адмиралтейство дало ложные сведения: мы потеряли не три корабля, да еще устарелых, а шесть, и в том числе корабли новейшей конструкции.

Эта кровавая схватка на морских просторах не изменила положения Германии, хотя подручные Тирпица уверяли, что сдвиг есть. Блокада не прекратилась, англичане морили нас голодом, недостача стратегического сырья, начиная с меди, душила промышленность. Румыния наконец открыто перешла на сторону Антанты, если не ошибаюсь, в конце августа, а мы, дураки, над этим еще потешались: не понимали, что новый враг означает три больших новых армии, выстроившихся против нас, и что Румыния до сих пор снабжала нас пшеницей, кукурузой и нефтью и была главным поставщиком военной промышленности. Наши тыловые вояки, правда, уверяли, что Германия прокормится и собственным хлебом, но теперь всякому младенцу ясно, что это пустая похвальба. Словом, картина мрачная, но нас ничто не смущало, мы видели только, что англичане на Сомме не могут пробиться вперед, как мы под Верденом.

Конечно, у нас, фронтовиков, шевелились всякие мысли. В конце концов наша жизнь, наше будущее зависело от хода мировой войны, и поэтому мы все время стремились критически разобраться в обстановке. Точно так же как в былое время человеческие познания составляли некую тайную науку, строго охраняемую внутри круга привилегированных умов, в наше время в такой же тайне содержатся и всегда будут содержаться все военные науки — стратегия, тактика и все прочее. В этой войне впервые важнейшую роль играли железные дороги, но морские пути имели решающее значение всегда. Еще на школьной скамье мы знали из географии и истории, как важно владеть коммуникациями, а особенно в военное время.

Поэтому даже моя башка, изрядно сдавшая после пятнадцати месяцев одуряющей работы, понимала, как уязвим блок наших противников там, где можно перерезать с суши морские пути, — на Босфоре и на Суэцком канале. Босфор был в наших руках, то есть в руках турок. За Босфор, или, точнее говоря, за Дарданеллы, и разгорелась кровавая борьба на полуострове Галлиполи. Если бы войска Антанты и ее корабли летом 1915 года взяли заградительные форты и открыли себе доступ к Черному морю, Лондон получил бы возможность, как он надеялся, задержать развитие русской революции на том самом этапе, где в 1793 году вознамерился застопорить французскую, то есть создать конституционную монархию с парламентским правительством и провести либеральные реформы по всей стране вплоть до Сибири. Это рассказал мне много позже один мой знакомый юрист, сотрудник еврейского — отдела при министерстве иностранных дел.

Другой морской путь, Суэцкий канал, Англия твердо держала в руках с помощью ислама, а именно арабов и египтян. Мне, страстному любителю истории и ее уроков, казалось, что необходимо перерезать эту английскую жизненную артерию снабжения с помощью нашего сильнейшего оружия — штыка и, следовательно, пехотинца, — чтобы заставить представителей палаты лордов и палаты общин сесть за круглый стол для мирных переговоров. Тогда наши подводные лодки могли бы спокойно оставаться в Кильской бухте, нам не пришлось бы пускать их в дело…

Кто-то вошел в комнату, на цыпочках приблизился к письменному столу, положил перед Винфридом записку и приник к стене, собираясь послушать. Подняв глаза, Бертин увидел унтер-офицера Гройлиха; тот поощрительно кивнул ему и жестом попросил продолжать.

Тем не менее возникла пауза, адъютант, с досадой рассматривая лист бумаги, быстро нацарапал на нем что-то и затем обернулся к Бертину.

— Если бы то, что вы сказали о вмешательстве в русскую революцию, было вашим собственным домыслом, Бертин, вас следовало бы немедленно порекомендовать барону Эллендту, в пятый отдел — политический. Слова вашего знакомого проливают свет на поведение антантовских дикарей в Петрограде. И это могло бы сыграть немалую роль в выяснении важного для нас вопроса: если у Ленина и его последователей есть какие-нибудь шансы продержаться в России у власти, пока мы заключим мир, то оплошность, допущенная в Галлиполи, оказалась бы для англичан капитальной неудачей, а для нас — успехом. Что думает по этому поводу наш источник мудрости Гройлих? — обратился он к унтер-офицеру.

— Если дело обстоит так, как говорили нам русские артиллеристы в Пинске, в пункте обмена пленными, — скромно и вдумчиво ответил унтер-офицер и учитель народной школы, — то можно составить себе представление, на чьей стороне русская армия. В России, видите ли, учинили расследование, почему при обстреле наших позиций доблестными русскими батареями оказывалось такое множество неразорвавшихся снарядов. Выяснилось, что из-за недостатка сырья и ради соблюдения сроков заводчики распорядились наполнять снаряды песком. Когда эти самые артиллеристы вернутся домой в свои деревни, за большевиками пойдут и крестьяне, которым будут возвращены помещичьи земли, некогда отнятые у них господствующей кастой. Так что будьте покойны: власть в России находится и останется в руках масс, если только внешние силы не свергнут новое правительство. Но ведь мы не собираемся свергнуть его, кто же тогда? Таково мое скромное мнение. Теперь, господин обер-лейтенант, раз уже сделан перерыв, скажите: что мне ответить Брест-Литовску?

Винфрид подал ему листок:

— Дядя вернется, когда выздоровеет. Так и передайте этим господам. Если нужны какие-нибудь сведения, мы можем их дать, письменно или устно, как угодно. Передайте это генералу фон Тасснеру, — прибавил он.