Исабель Альенде - Дочь фортуны

Поначалу письма Элизы приходили, разумеется, в ресторан, и так как китайские служащие знали Тао Чьена, то немедля вручали адресату его корреспонденцию. Вот эти длинные, полные подробностей, письма и составляли человеку лучшую компанию. Вспоминал удивлявшуюся его печали Элизу, потому что никогда не думал даже о самой как таковой возможности дружить с женщиной, и еще менее считал нужным завязывать ее с некой носительницей совершенно другой культуры. Ведь почти всегда видел девушку в мужской одежде, которая, впрочем, не скрывала женскую природу; вдобавок, немало удивляло и то, что остальные принимали вид этого человека как должное, не задавая вопросов. «Здесь мужчины не смотрят на мужчин, женщины же принимают меня за женоподобного юношу», - писала она в одном из своих писем. Для него, напротив, Элиза представляла собой одетую в белое женщину, с которой снимал корсет еще в рыбацкой хижине в Вальпараисо. Также видел в этом человеке и больную, кого без всяких оговорок передал своим же подопечным, веля отнести в винный погреб судна; вспоминал теплое, прилипшее к собственному, тело теми жутко холодными ночами, проведенными лишь под брезентовой крышей. Нередко слышал веселый мурлыкавший голос, звучавший во время приготовления пищи, и перед глазами невольно всплывало серьезное выражение лица, когда та старательно помогала залечивать многочисленные раны пациентов. Смотрел на нее уже не как на девочку, но как на вполне зрелую женщину, несмотря на все еще хрупкие косточки и детское личико. Размышлял о том, как же изменится подруга, если подстричь волосы. И горько раскаивался, что не заставил себя сберечь косу. Все же подобная мысль пришла лишь после того, как расстался с волосами, считая их неким опьяненным проявлением сентиментальности. Теперь, по крайней мере, была возможность взять в руки свою косу, взывая таким способом к присутствию своей поистине необыкновенной подруги. Занимаясь медитацией, никогда не переставал посылать своей любимой защитную энергию. Другими словами, своеобразный оберег, чтобы хоть как-то помочь пережить множество смертей и всевозможных несчастий, которые старался не формулировать даже мысленно, потому что знал: если человек смакует свои мысли о чем-то нехорошем, подобное всегда заканчивается соответствующим образом. Порой, мечтал и о ней, просыпаясь на рассвете весь в поту; тогда бросал жребий своими специальными палочками первого китайского императора – ведь лишь так и мог заглянуть в невидимое. В далеко не однозначных посланиях Элиза всегда появлялась идущей куда-то по направлению к горе, что, впрочем, приносило молодому человеку некоторое успокоение.

В сентябре 1850 года ему удалось поучаствовать в некоем шумном празднестве патриотического характера, ознаменовавшим собой превращение Калифорнии в очередной Соединенный Штат. Теперь американцы охватили континент целиком – с Атлантического до Тихого океанов. На ту пору золотую лихорадку постепенно начинали принимать за некое всеобщее разочарование необъятных размеров, и Тао собственными глазами удалось увидеть эти шахтерские массы, уже обедневшие и напрочь лишенные сил, старающиеся не потерять своей очереди, чтобы сесть на судно и отправиться обратно в свои деревни. Таковых, кто возвращался, пресса тогда насчитала более девяноста тысяч. Матросов уже никаких не осталось, напротив, страшно не хватало судов, чтобы отвезти людей туда, куда они желали попасть. Каждый пятый шахтер умирал, то утонув в реке, то от болезней либо от холода; многие гибли, будучи злодейски убитыми или же от полученного в висок выстрела. Но иностранцы сюда все же прибывали, даже после того как специально отправились в эти края, причем далеко не за один месяц. Тем не менее, золото попадалось в руки отнюдь не любому смельчаку, снабженному корытом, палкой и парой сапог. Время героев-одиночек давно кануло в лету, место которого ныне заняли мощные компании, имеющие в своем распоряжении различные механизмы, которым было под силу разрушать потоками воды целые горы. Шахтеры работали за зарплату, и кому удавалось разбогатеть, становились предпринимателями, такими же жадными до скорого и неожиданного капитала, как и известные искатели приключений памятного сорок девятого года. Хотя были они куда пронырливее последних, скорее этим напоминая незабвенного еврея-портного по фамилии Леви. Этот человек выпускал брюки из толстой ткани с крепкими боковыми швами и металлическими заклепками, ставшие впоследствии необходимой униформой для рабочих. Тогда как многие все куда-то и уходили, китайцы же, напротив, продолжали прибывать и прибывать, напоминая собой молчаливых муравьев. Часто Тао Чьен переводил прессу на английский язык для своего друга, еще одного «чжун и», которому особенно нравились статьи некоего Джекоба Фримонта, потому что написанное там, в основном, совпадало с его собственной точкой зрения.

«Множество аргонавтов возвращаются в свои разоренные дома, так и не достигнув Золотого Руна, к тому же, вся так называемая Одиссея обернулась трагедией, и вместе с этим многие другие, хотя, может, и беднее, все же остаются, потому что не могут теперь жить где-либо еще. Два года проведенные на этой дикой и прекрасной земле сделали из них настоящих мужчин. Об опасностях, приключении, здоровье и жизненной силе – все то, что в Калифорнии считалось в порядке вещей, - здесь не было и речи. Золото свою задачу выполняло весьма неплохо: только, знай, привлекало людей, которые эту территорию сами и завоевывали, чтобы создать так называемую Обетованную Землю. Все это непреложно…», - писал Фримонт.

Для Тао Чьена, тем не менее, в раю, скорее, для скряг и жадных, жили люди порядком нетерпеливые и сплошь материалисты, навязчивой идеей которых было лишь как можно быстрее обогатиться. О духовной пище излишне и говорить, скорее, наоборот, насилие и невежество, пожалуй, единственные вещи, что здесь процветали. Вот из подобных отрицательных явлений человеческой жизни и вытекали все прочие, по крайней мере, в этом молодой человек был убежден. В свои двадцать семь лет немало повидал и не относил себя к лицемерам, однако ж, испытал поражение не из легких, столкнувшись с обычаями местных преступников и безнаказанностью их деяний. Уже давно распрощался с надеждой обрести в Америке столь желанное спокойствие, которая, очевидно, не считалась подходящим местом для ученика мудреца. Почему же тогда его так привлекала сама страна? Мужчина должен был всячески избегать очарования этой землей, что уже раннее случалось со многими, кто оставлял здесь свои следы; более того, предпочел бы вернуться в Гонконг или навестить в Англии своего друга Эбанисера Хоббса, вместе с которым продолжили бы обучение и практические занятия. За время, прошедшее с тех пор, как был насильно погружен на борт судна «Либерти» и увезен в далекие края, написал английскому доктору всего лишь несколько писем, но ввиду того, что плыли без остановок, ответ все не приходил и не приходил. Какая-то неизвестность была вплоть до того, пока, наконец, в Вальпараисо, в феврале 1849 года, капитан Джон Соммерс не получил для него письмо и, соответственно, не вручил адресату. На бумаге друг рассказывал о том, что находится в Лондоне и посвятил себя хирургии, несмотря на истинное призвание все-таки к душевным расстройствам, новейшему полю деятельности, едва ли изученному людьми, движимыми научной любознательностью.