Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1

Визжащий звон председательского звонка.

— Я не советскую армию оскорблял! Не советского солдата! — договаривал Сахаров. — А тех, кто дал этот преступный приказ послать советские войска в Афганистан.

Благодаря живой трансляции, съезд казался Елене каким-то огромным, чудовищным театром, где, в зале, слишком ярко были высвечены человеческие уродства советской расы.

Вот — молоденький военный курсант играет желваками с убийственной, тупой ненавистью в глазах, беззвучно выругиваясь на Сахарова с места, весь выпадая вперед всем своим корпусом на собственных, неслышных истории, репликах.

Вот — возмущается речам отщепенца-антисоветчика другой военный — с очень узким наморщенным лбом, с бровями в форме крыла летучей мыши, и с толстыми сочными губами, как замоченный в воде чернослив. И при этом — с прекрасной волнистой шевелюрой: выбрехивает тоже какие-то ненавидящие реплики.

Бровястый седой дородный председатель колхоза — делится негодованием с ведущей крупногрудой политработницей с брошью.

Оловянный взгляд еще одного военного, придерживающегося рукой за впреди стоящее кресло. Мясное лицо какой-то каревласой, молчащей и явно думающей о надоях в московских спецмагазинах, на заднем плане.

А вот — жизнерадостные свиноматки в едва сходящихся на свинячих статях костюмчиках, желающие чересчур беспокоящего общественность академика с трибуны прочь.

— Крутаков, какой ужас… Это разве люди…? — тихо, смотря спектакль, набрав Крутаковский номер, спрашивала Елена. — Как страшно… Смотреть на лица страшно…

— А что ты хотела, голубушка! — рассудительно замечал Крутаков. — Рррезультат ленинско-сталинской генетической селекции — налицо. Вот он — естественный подборрр в действии! Они же не только интеллигенцию уничтожили в стране под корррень — но даже и старррое крррепкое крррестьянство, и честных рррабочих, которррые могли бы за себя постоять. Да и пррросто убивали ведь каждого, кто думать самостоятельно пррривык, — потому что самостоятельные личности — угрррроза для их рррежима. В живых ведь, по сути, остался только тот, что готов был заткнуться и прррислуживать. Тррри поколения такой селекции — чего ты еще ждала от этих служивых! Вон, для них для всех Сахаррров — выррродок! Счастье, если сейчас начнется интеллектуальное пррробуждение — но новая нация никакого отношения к прррежней Ррросии, которррая существовала до перрреворррота, генетически уже иметь не будет…

В день закрытия съезда Елена договорилась встретиться с Аней Ганиной — поесть мороженого у метро Сокол (какая-то появилась диковинка в маленьком, темном кооперативном кафе — «мягкое» мороженое — выжатое, как будто из какого-то здоровенного тюбика, и политое сверху приторным сиропом). Аня, съезд не смотревшая, а слушавшая только краткие боевые сводки от своих родителей, тактично спросила Елену, во столько съезд закончится, прибавила к этому еще пятнадцать минут (чтобы Елене дойти от дома), и назначила время встречи.

Елена уже напяливала кроссовки, когда из не выключенного (просто на всякий случай) телевизора — вместо звуков закрытия съезда — засверлил опять всем депутатам советские мозги сварливый, нежный, голосок Сахарова, дорвавшегося в самую последнюю секунду до микрофона. Елена, с одним кроссовком в руках, ковыляя на втором, возвратилась в комнату Анастасии Савельевны. Анастасия Савельевна, услышав нечто абсолютно незапланированное в трансляции, прибежала в комнату с миской салата в руках (зеленый лук, сметана) который делала в кухне.

— Ты уходишь? А поесть? — встрепенулась она — увидев, что Елена куда-то собралась.

— Мам, тише, ну дай послушать же!

— Андрей Дмитриевич, вы пока присядьте…! Или постойте! — с колхозными развязными интонациями махал рукой Горбачев уже подошедшему к микрофону Сахарову.

— Какой хам… «постойте, присядьте». Кем он себя считает?! Как он смеет так с Сахаровым… — стонала Елена, бросив кроссовок на пол. — Хамло.

Анастасия Савельевна молча, с упреком на нее глянув, нервно месила сметану в миске вилкой, усевшись на диван.

Какая-то веселая сучка из общества театральных деятелей, решив попозировать каблучками да новым костюмчиком, выбежала к микрофону, оттеснив Сахарова, ябедничать, что Сахаров-де, выступал на съезде семь раз, а их председателю ни разу не дали слова.

— Не надо! Не надо! — унимал ее Горбачев.

— Я помочь вам хочу! — любовно льнула к Горбачеву через стол президиума активистка.

— Не надо! Вы мне не помогаете сейчас, а мешаете! — раздражался Горбачев — как будто в заведенном механизме добровольных помощниц и помощников что-то сбилось и пошло не по плану. — Вот не надо сейчас!

— Я семь раз не выступал! — отбивался от активничающей дамочки Сахаров. — Я выступал пять минут при открытии съезда! Остальное — были реплики!

— Товарищи, я вношу предложение компромиссное — кто за то, чтобы дать депутату Сахарову пять минут для выступления — прошу поднять мандаты, — голосом опытного психотерапевта, делая успокаивающие ритмичные пассы в зал поднятой ладонью, заявил Горбачев — кажется, понявший, что если лишить Сахарова слова под завязку съезда — то это станет не только международным скандалом но и перечеркнет вообще весь этот съезд. — Пожалуйста, Андрей Дмитриевич: пять минут!

— Как получится, товарищи, — спокойно сказал Сахаров, и, нацепив на нос очки, отвернулся от Горбачева, придвинулся к микрофону.

Горбачев, заценив это «как получится» — усмехнулся, прикрыв губы мизинцем.

Зал заорал в недовольстве.

Горбачев с доброй улыбкой медведя гризли, завидевшего вкусного туриста на одинокой тропинке — сидел рядом со своим подельничком Лукьяновым: зачем-то на интимнейшей дистанции — как влюбленные, которым надо незаметно передавать друг другу под столом записки или обжиматься.

— Я должен сказать, что мое положение все-таки несколько исключительное, — скромно заметил Сахаров. — Я отдаю себе в этом отчет и чувствую на себе ответственность. И из-за этой ответственности я буду говорить — уж как я собрался говорить.

И, на этих словах, Сахаров, скрупулезно, по пунктам, стал предлагать государственный переворот.

Альтернативная резолюция съезда — которую он предлагал депутатам принять, отменяла вообще вмиг все тоталитарное устройство государства.

— Одна минута у вас осталась, — метрономом отсчитывал ему из-за спины Горбачев.

— Декрет о власти: первое — статья шестая конституции отменяется! — лихим тоном провозглашал с трибуны Сахаров. — Второе: принятие законов является исключительно прерогативой съезда народных депутатов!

Зазвенел председательский звоночек.

Сахаров, даже не оборачиваясь, и ни на секунду не прекращая речи, лишь на миг победоносно высоко поднял вверх правую свою, худую, длинную руку.