Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

— Шломо? Ты? Матросом? — недоверчиво рассматриваю я китовое пузо Шломы.

— Не смейся надо мной, не смейся! — хохочет Шломо, нервно застегивая под моим взглядом рубашку на густо-густо-черно-волосатых статях меж берегами смокинга. — Знаешь, какой я стройный и подтянутый был! Можешь себе представить: я — только что из Кембриджа, сам из богатой семьи, — а богатей, к которому я нанялся на яхту, на полном серьезе считал меня сначала натуральным портовым оборванцем — и страшно удивлялся моей интеллигентности, очень полюбил меня и считал меня самородком из народа! Я никогда ему так ничего и не рассказал о моей семье! Я вообще забыть хотел про всю свою жизнь, про все ужасы своих родных! Я обплавал с ним все моря! Все волшебные места, которые ты только можешь вообразить себе! И вкалывал как простой матрос! Знаешь, босиком, на роскошной огромной яхте! Яхта действительно была прекрасна — настоящая, с парусами! Надо было учиться управлять парусами! Я управлялся лучше всех!

— Как же ты докатился тогда до такого ужаса, как кинематографический бизнес?! — дразню я его.

— Да как-как! — грустнеет сразу Шломо, как-то разом потеряв паруса из вида. — В один из наших заходов в Геную обнаружил на почте письмо от сестры (я ей единственной сказал, где я) — с сообщением, что отец при смерти. Я приехал домой — а у отца был очередной маниакально-депрессивный приступ, и он заорал, что никому завещания ни копейки не оставит, что всех по миру пустит, что все отдаст раввину и проституткам — или… Что может еще сжалиться и переменить решение и оставить всё свое состояние только мне — но только при единственном условии… Ужасном, карикатурном, невыполнимом условии: что я ювелирную фирму, которую от него унаследую, после его смерти назову «egel hazahav» Знаешь, что это такое?! Это же значит «золотой телец»! Это же самый страшный символ для евреев — поклонение языческим идолам! Я говорю ему: «Зачем же ты меня позоришь?! Ты, что, хочешь, чтобы меня убили немедленно соседи-евреи за это?!» А он говорит: «Всё, что у нас есть — и твое образование, и красивая квартира — всё, что у нас есть, мы имеем благодаря этим деньгам от моей ювелирной фирмы — и вот чтобы все видели и знали, что деньги — ничто, что я презираю деньги, что на деньги нужно наплевать, что деньги — это золотой телец — ты обязан так назвать фирму после моей смерти! Иначе — отдам все деньги раввину и девкам! А вам всем ни шиша!»

— И ты назвал?! — ужасаюсь.

— Нет конечно! — вопит Шломо. — Я, что, сумасшедший-самоубийца?! Я его обманул: обещал назвать, но разумеется, когда он умер, обещания не исполнил. Если бы я даже остался после этого в живых, то фирма бы немедленно разорилась! Бизнес бы рухнул сразу!

— Ну, а так — бизнес пошел в гору? — интересуюсь, на ходу — заметно уже прибавляя шагу, потому что Шломо опять тормозит и оглядывается на безнадежно позади оставленные кафе.

— Честно говоря, бизнес и без этого чуть не рухнул! — хохочет Шломо. — Я ведь это все ненавидел, и совсем не хотел бизнесом заниматься. И в результате я вскоре после его смерти просто продал весь бизнес, и вложил все деньги, на консервативных довольно условиях, в банки. Но несмотря на это — мы до сих пор, вся наша семья, и я, и мать, и сестра — живем на деньги от этой фирмы. Ты же ведь понимаешь, наверное, что продюсерство мое особых доходов не приносит… Давай вот в эти магазинчики маленькие зайдем, а? Смотри, прямо как в каком-нибудь провинциальном британском городке они здесь эти магазинчики сделали, как на главной площади в глухом приморском городке!

А я смотрю: какие уж там магазинчики! Шломо опять к еде, к пиццерии на верфи Гавриила принюхивается! И точно — через секунду говорит:

— А час-то который уже, а? Не пора ли нам перекусить чего-нибудь уже, а?

Я говорю:

— Шломо, тебе полезно поголодать — будешь опять как юный худенький матрос, когда с невестой встретишься.

Шломо посмеивается, потягивается, подтягивается к низкому заборчику (загончику для Темзы). Чайки бесчинствуют: подлетают к окнам верхних этажей жилых зданий, заглядывают в них, хохочут нехорошими фальшивыми голосами трансух-скоморохов — и отлетают.

— Вообще, подозрительная какая-то, действительно, была история с этим Иаковом… — перебросив пальто на заборчик, озабоченно говорит Шломо — все еще с надеждой поглядывая на деревянный домик пиццерии с распахнутыми, дымящимися запахами окнами. — Мой папаша был конечно полоумный, но в одном он был прав: если Иаков правда «боролся с Богом», как следует из его второго имени «Израиль» — то что же здесь хорошего?! Чем же тут гордиться?! Это же позор, это плохо!

— А мне что-то вообще не кажется, — говорю, — судя по тексту, что Израиль там борется с Богом — уж скорее с демоном каким-то! Там же этот «некто», который против Иакова борется всю ночь, в темноте — вдруг, когда рассвет приближается, убегает со всех ног, пугаясь света! Это же явно демон какой-то. Мне кажется, — говорю, — что в те времена… Не обижайся только Шломо!.. В те времена вообще царила изрядная путаница: предки твои понимали уже, что есть невидимые духовные силы какие-то — но до осмысленной дифференциации этих духовных сил, для разделения их на добрые и злые, люди в тот момент еще не дошли. И все эти невидимые силы они под одну гребенку называли «богом». То есть обожествляли и демонов, и ангелов — как бы считали, что всё, что невидимо и мощно — всё «бог». Вот тебе и всё объяснение того, что произошло с Иаковым. Боролся с каким-то бесом, по-моему — который мог бороться с Иаковом только в темноте, но сбежал от него, едва начался рассвет. Это, в общем-то типичное, судя по словам всех святых, для нечисти поведение.

Шломо, довольный, смеется:

— А в иврите же там, — говорит, — вообще стоит загадочное слово «Элохим»! Это слово же, — говорит, — еще одна неразрешимая загадка: в начале Торы, когда говорится о сотворении мира, слово «Бог» стоит ведь тоже в этом загадочном множественном числе: «Боги» — «Элохим» — а глагол — в единственном числе. «Боги сотворил». Что за этим стоит? Пережитки языческого многобожия? Или нечто большее? Может быть, это вообще намек на то, что у Бога были какие-то субподрядчики, когда творилась земля?! Или это вообще было коллективное творчество каких-то подозрительных небесных существ? И этим словом же «Элохим» иногда в Торе называют и ангелов тоже!

Я говорю:

— А кстати в русском переводе к эпизоду с Иаковом, в другом месте Библии, применяется как раз слово «ангел», что, мол, Иаков боролся с ангелом. Только мне все равно не кажется, судя по крайне странному, мягко говоря, поведению этого существа, что этот ангел был добрым. Мне так, извини, Шломо, не кажется. Иаков идет как бы по благословению Бога — и тут у него на пути встает в темноте какой-то тип, не представляясь и отказываясь предъявить документы, начинает с ним непонятно почему бороться и препятствовать ему идти дальше, ломает ему кость, да еще и боязливо улепетывает со всех ног, умоляя его отпустить, как только всходит солнце. Мало похоже все-таки поведение на Бога, или на Божьего доброго ангела. Прости, Шломо, но моя версия все-таки проста: неразборчивость людей, которые уже дошли до осознания реальности духовного невидимого мира — но еще не научились различать, где добрые невидимые силы, а где злые.