Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

В Рамат-a-Шароне есть большой зал для легкой атлетики. Вернувшись, тогда, в 1972-м, с олимпиады, я открыл там группы. У меня там было тридцать ребят. С каждым я работал один на один. Я сам покупал им медали, дипломы — и тренировал, и судил, и награждал. Я свихнулся на этом! Каждый у меня был чемпион!

Кроме того — я увидел в газете объявление: ищут воспитателя, который будет заниматься со сложными, отсталыми детьми. Я подумал: «Как они могут решить про ребенка, которому пять лет, что из него ничего не выйдет в двадцать лет?» И я пошел в муниципалитет, и сказал: как вы можете говорить, что такие дети — ««отсталые»? Я могу их выучить! Мне сказали: у тебя ничего не получится. Поэтому я сам, на свои деньги, купил матрас, мат, громадный, и сказал: «Если будут дети, которые захотят заниматься — тогда вы заплатите мне за матрас — а не за работу. А если нет — тогда это мои личные расходы». И они сказали: детей не будет. Но дали объявление. И на завтра было так много детей, что они едва помещались на матрасе. Я решил не воспитывать детей, и не говорить детям, что им делать — потому что я ведь не педагог. Я просто позволил им играть на этом матрасе. Их было так много — но я не хотел сказать кому-то: уходи, ты не достаточно хорош для этого вида спорта. А ведь показатель элементарный: если ты слишком много лежишь на матрасе — значит ты слабый, значит, я должен тебя выгнать, это понятно. Но я не хотел так. Это бы было слишком просто. А я хотел быть с ними. Я сказал им: если ты больше десяти минут лежишь на матрасе — ты вылетаешь. Но в действительности — я скажу тебе, что я делал: я не смотрел ! Как только я видел, что кто-то лежит на матрасе, я моментально отворачивался — чтобы не видеть этого, чтобы не сказать ему: «Уходи». Я решил, что, если это несколько раз случится с ним — то он сам должен решить, есть ли у него силы продолжать, или он сдается, решив, что совершенствоваться — это не для него. Что он и остается таким, как он есть.

Смотри, вот еще фотографию нашел: это я, на дискотеке. В 1969-м году. Или в 70-м… или в 71-м… Молодой, да? В двадцать четыре года у меня была куча денег от трех квартир, которые я сдавал. И я открыл дискотеки. Я пригласил туда всех самых лучших израильских певцов. У меня там был и Бени Амдурский (ты, конечно, не знаешь, он уже умер, но очень известный в свое время!), и Исраэль Гурион, и Яэль Кетэр. Я звал самых модных. Дискотеки были в японском стиле, более интимные, мягкие. Но — в Джесси Коэн: это был самый бандитский район, какой ты только можешь себе вообразить. Вокруг — тяжелые наркотики, ЛСД, рэкет, убийства. Всё как в боевике. Как раз в то время мафия сожгла в Тель-Авиве две дискотеки: Тиффани и Инн-бар. И меня они, разумеется, тоже пытались поставить под «крышу». И каждый день, каждую ночь, мне приходилось драться против них. Физически драться. Я должен был быть физически сильным, чтобы держать там дискотеку, чтобы спасти свой бизнес. Спал всего по три-четыре часа в день… Впрочем, честно говоря, спал я так всю жизнь…

А перед олимпиадой у меня был еще и свой бизнес в издательской области. Я был линотипистом. Для всех газет: Маарив, Аарец, и большинства остальных. Я сам себе был фирма. Я не хотел получать зарплату ни от кого, я не хотел принадлежать к какому-нибудь издательству, хотел оставаться свободным. Я работал по ночам, чтобы заниматься спортом днем. Я все делал на свои деньги, меня никто не поддерживал.

Пять лет у меня не было тренера, никто меня не готовил. Я сам тренировал себя, сам был себе тренером. Тренировался весь день, вставал в пять утра, плавал пятьдесят дорожек, бегал пятьдесят километров.

Я: — Тоже здесь, в Тель-Авиве?

Гади Цабари: — Да, я здесь всю жизнь. И вот, я сам тренировался, без чьей бы то помощи, пять лет, с 1967-го по 1972-й год. И работал по ночам, всю ночь…

Ты должна понять: мне пришлось воевать за то, чтобы поехать в 1972-м в Мюнхен на ту олимпиаду. В 1967-м я организовал клуб борьбы в «Маккаби» — это спортивный клуб, при партии «Ликуд». Но тогда «Ликуд» еще не была правящей партией, а правящей была, наоборот, «Маарах» — которой принадлежал спортклуб «А’поэль»…

Я: — Не-не, подожди-подожди, я ни слова не понимаю в ваших апоэлях. Давай все еще раз и по порядку.

Гади Цабари: — Да нет же — все просто! Смотри: сначала я был в «A’поэле», но ушел оттуда, потому что они не давали там мне создать секцию моей борьбы. Я просто хотел быть тренером, заниматься своим спортом. И я ушел. Но в «А’поэле» и «Маарах» так и не смогли простить мне этого: что я как будто бы перешел в другую партию. А я стал основателем клуба борьбы в «Маккаби». Поняла?

Я: — Более-менее.

Гади Цабари: — Смотри: В 1968-м я уже должен был ехать в Мексику, на олимпийские игры. Потому что я был лучшим. Но так как в 1967-м я перешел из «А’поэля» в «Маккаби» — существует правило, что если переходишь из одного клуба в другой, то год не должен иметь соревнований за границей. И поэтому я не поехал в Мексику — и должен был штурмовать следующую олимпиаду. Пять лет я готовился, пять лет каждый день, круглый день.

А в 72-м, когда надо было ехать в Мюнхен — они меня не вписали! Представляешь! Потому что составление списков было под контролем «А’поэль». А взяли новых русских приезжих, восемнадцати-девятнадцатилетних. Несмотря на то, что я уже десять лет был самым лучшим спортсменом в стране, в своем виде спорта. Человек, который занимался составлением списков — Моше Вайнберг — меня не хотел брать. Потому что он был тренер из «А’поэля», а я — уже из «Маккаби». И когда я зашел к нему — вот он, Моше Вайнберг, смотри, вот он на снимке, я же тебе показывал! — так вот, я зашел туда к нему в офис и сказал: «Если я не поеду в Мюнхен — то никто туда не поедет, и в том числе ты. Это я тебе обещаю. Потому что ты прекрасно знаешь, что я — лучший».

И с этими словами я пошел в спортивный комитет. Сказал им, что это — политические интриги. Они сказали: ладно, тогда езжай раньше на соревнования в Румынию, борись там против олимпийского чемпиона. Победишь — поедешь в Мюнхен. Я сказал: «Хорошо. Буду бороться с кем угодно. Но только с одним условием: Моше Вайнберга со мной не посылайте. Потому что я не понимаю, почему он не вписал меня в олимпийскую делегацию. Он руководствуется не спортивными принципами, а еще чем-то. Тут какая-то вторая игра идет. Поэтому — пусть едет кто угодно, но только не он». И еще я сказал: «Он мне не нужен на ринге — я могу и сам справиться. Пусть со мной едет кто угодно: судья, или даже журналист, если вы хотите — кто угодно — но кроме Вайнберга». Только пусть Вайнберг не едет. Я пытался доказать им, что в Мюнхен, на олимпиаду, не то что «без меня» — а и никто кроме меня ехать не должен.

И поэтому — знаешь, у меня все время было глупое чувство, что я не соревноваться с кем-то должен ехать в Мюнхен, а победить того, кто должен был меня туда посылать.