Делмор Шварц - Мужская сила. Рассказы американских писателей

— Как интересно.

— Послушай, Влашкин, признайся откровенно, с чем ты позвонил?

— С чем, Рози? Уже нельзя просто вспомнить старую знакомую, сердечную подружку прежних, более радужных дней? К слову будь сказано, мои обстоятельства переменились. Я ушел на покой, как ты знаешь. И еще, я теперь свободный человек.

— Что? Каким образом?

— Миссис Влашкина подала на развод.

— С чего это она? Или ты запил от тоски, или что?

— Она разводится из-за супружеской измены.

— Но извини меня, Влашкин, не обижайся, но ты меня лет на семнадцать-восемнадцать старше, а даже для меня вся эта дребедень — эти дни в облаках и ночи в бреду — по большинству о чем приятно поболтать, и только.

— Я ей объяснял. Подумай, я говорил, мое время прошло, кровь во мне пересохла наравне с костями. Суть, Роза, не в том — она не привыкла с утра до вечера иметь рядом мужчину, чтобы читал вслух, что интересного пишут в газетах о текущих событиях, то ему завтрак, то ему обед. Так ее это злит. Целый день она накаляется, и ужин подает мне разъяренная старуха. Вместо перца супчик приправляет сплетнями за последние пятьдесят лет. Наверняка в театре был иуда, день-деньской Влашкин не сходил у него с языка, улыбками он проливал бальзам мне в сердце, а сам при этом звонил и наговаривал на меня жене.

— Несуразный финал, Володя, для такой занимательной истории. И какие намерения ты строишь?

— Для начала, нельзя ли пригласить тебя на обед и в театр — бродвейский, само собой? А потом… мы с тобой давние друзья. Деньги для меня не вопрос. Чего твоя душа пожелает! Другие — как пустая солома, ветер времени выстудил из них сердце. О тебе же, Рози, память рисует мне только доброту. Чем женщина должна быть для мужчины, тем ты была для меня. Как думаешь, Роза, не могли бы старинные приятели вроде нас с тобой неплохо провести отрезок времени, вкушая от материальностей этого мира?

Минута, Лиленька, и мой ответ был в полной мере:

— Да-да, приходи. Мой номер спросишь на коммутаторе, поговорим.

Так он пришел в тот же вечер и каждый вечер потом на той неделе, мы говорили о его продолжительной жизни. Даже на исходе ее — неотразимый мужчина. И, как все мужчины до скончания веков, — с прицелом извернуться без ущерба для себя.

— Слушай, Рози, — поясняет он на днях. — Я прожил со своей женой, суди сама, без малого полвека. И что? Мы расходимся врагами. Чем больше я об этом думаю, тем больше думаю, что пожениться нам с тобой будет глупость.

— Володя Влашкин, — я сказала ему прямо, — сколько раз в молодости я без звука согревала по ночам тебе спину. Ты подтвердишь, я ничего не требовала. Совесть не позволяла. Оно мне надо, такая слава, что Рози Либер разоряет чужие гнезда? Но сегодня, Влашкин, ты — свободный человек. И ты зовешь меня ездить с тобой на поезде, жить в неизвестных гостиницах, посреди американцев, но не женой? Как не стыдно!

Так теперь, Лиленька, рыбка, перескажи эту историю своей маме собственными устами младенца. Из моих она не слушает ни слова. Только вскрикивает: «Ой, мне плохо!» Скажи ей, что у меня таки будет муж, которого, как общеизвестно, женщина должна иметь как минимум одного на протяжении пока жива.

Караул, я уже опаздываю! Скоренько поцелуй меня. Худо-бедно, ты на моих глазах произрастала из макового зернышка. И пожелай-ка мне что-нибудь в день свадьбы! Много благополучных лет. Любви на долгие годы. Мамочку обними, передавай от тети Розы, пока и счастливо оставаться.

Я бы назвался, да что толку. Сегодня у меня будет не то имя, что вчера вечером. Ну а в таком случае допустим — на время, — что речь пойдет о Сэме Словоде. Ничего не попишешь, приходится разбираться в Сэме Словоде, а он не заурядный и не из ряда вон выходящий, не молодой и не старый, не рослый и не низкорослый. Он спит, и самое время описать его сейчас, так как он предпочитает спать, а не бодрствовать — ив этом он не оригинален. Нрав у него мирный, наружность недурная, ему недавно стукнуло сорок. И если на макушке у него просвечивает плешь, он в порядке компенсации обзавелся роскошными усами. Держится он, когда следит за собой, в основном приятно, с чужими во всяком случае: его находят благожелательным, снисходительным и сердечным. На самом же деле он, как почти все мы, крайне завистлив, желчен и злоязычен, узнав, что другим так же плохо, как и ему, радуется, тем не менее он — и это, как ни прискорбно, нельзя не признать — человек порядочный. Большинство из нас куда хуже него. Он предпочел бы, чтобы мир был более справедливо устроен, он презирает предрассудки и привилегии, старается никого не обидеть, хотел бы, чтобы его любили. К этому можно добавить и еще кое-что. У него есть одно весомое достоинство: он не в восторге от себя, он хотел бы быть лучше. Хотел бы избавиться от зависти, от досадной наклонности судачить о друзьях, хотел бы, чтобы к его любви к людям, в особенности к жене, а также к двум дочерям, не примешивалось мучительное, но неизбывное раздражение: ведь это из-за них — так ему кажется — он связан по рукам и по ногам обросшей пылью паутиной домашних обязанностей и необходимостью горбатиться из-за денег.

Сэм часто говорит себе, говорит с презрением, что он жесток, жестокостью, характерной для людей добрых и слабых.

Должен внести ясность: я не испытываю неприязни к Сэму Словоде — просто я в нем разочаровался. Он много за что брался, но ни во что не вкладывал всего себя. Хотел стать настоящим писателем, теперь лишь тешит себя такой мечтой; хотел что-то значить в мире, а стал — надо надеяться, временно — заработавшимся писакой, строчащим комиксы для журналов; в молодые годы хотел вести богемный образ жизни, вместо этого обзавелся женой и детьми. О его жажде разнообразить жизнь могу сказать только, что страх перед новыми людьми и неожиданностями в нем не менее силен.

Приведу пример. Вчера Сэм шел по улице, и к нему обратился за подаянием бродяга. Сэм увидел его слишком поздно: мысли его были заняты какими-то пустяками, а когда он поднял глаза — прямо перед ним стоял здоровенный бедолага с мятой красной рожей и тянул к нему руку. Сэм мало чем отличается от многих из нас: всякий раз, когда такой вот опустившийся тип просит у него деньги, он чувствует себя трусом, если дает деньги, и испытывает стыд, если не дает. На этот раз Сэм успел подумать: ни за что не поддамся, и поспешил пройти мимо. Но отвязаться от бродяги оказалось не так-то легко.

— Будь человеком, — крикнул он вслед Сэму сиплым голосом. — Опохмелиться надо позарез.

Сэм остановился, Сэм рассмеялся.

— Ну, раз ты не на кофе просишь, вот тебе четвертак, — сказал он и засмеялся, засмеялся и бродяга.