Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Проснулся он со страхом и заметался, как дикий зверь в сети. Длинные голые руки обнимали его. Горячие сухие губы прижимались к его губам и не давали дышать. Крейндл уже легла было спать, но, опьяненная весенней ночью и взбешенная оскорблением, нанесенным ей тем, что возлюбленный больше не смотрит на нее, босиком, в одной рубашке, вышла из своей комнатки и бросилась его целовать, обнимать, кусать. Зубы ее клацали от страха, гнева и вымученной страсти. И все же она не забыла, что в той же комнате спал старый меламед, и прежде, чем броситься на кровать его сына, погасила лампу.

Через щели в закрытых ставнях сочился голубоватый свет. Хайкл видел возбужденное лицо Крейндл, ее черные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Он попытался оттолкнуть ее, но она притиснула его своими костлявыми локтями и прошипела сквозь стиснутые зубы:

— Молчи! Молчи!

Она вытянулась рядом с ним и прижалась к нему. Он чувствовал, как сердце бьется в ее груди. Ощущал ее жесткое, обжигающее тело. От страха, что отец может проснуться, его сопротивление становилось все слабее. Его тело уже горело вместе с телом девушки и дрожало в лихорадке вместе с ним. Опьянение смыло его разум, ее рассыпавшиеся волосы опутали его, как водоросли. Внезапно он услышал тихий голос. Фрейда стояла над дочерью, заламывая руки, и шептала:

— Сумасшедшая, что ты делаешь? Ведь его отец может проснуться.

Как молния вырывает на секунду из мрака покрытое тучами небо, так в мозгу Хайкла зажегся закат солнца в лесу, где он и Махазе-Авром беседовали и изучали первую мишну из «Бава мециа». Изо всех сил он спихнул Крейндл с кровати. Она встала на ноги и протянула к нему руки с искривленными пальцами, как будто хотела расцарапать ему физиономию.

— Обманщик! Просиживатель скамеек! — с горловым клокотанием прошипела она и выбежала в свою каморку.

— Лучше бы я уже лежала в земле, тогда моим глазам не пришлось бы видеть этих бед, — простонала Фрейда и выскочила на улицу.

Ешиботник сидел на своей кровати и прислушивался к тому, как Крейндл в своей каморке всхлипывала все сильнее, пока не зашлась громким, надрывным, визгливым плачем. Реб Шлойме-Мота сел на кровати и покачал головой. Чем громче плакала Крейндл, тем сильнее качал головой старик и тем сильнее он вздыхал от сочувствия к девушке и от позора, который обрушился на его голову из-за сына. Хайкл не мог этого больше выдержать. Он набросил на себя одежду, обулся, надел шапку, готовый бежать. Однако отец заворчал на него:

— Сын бунтующий и непокорный! Твоя мать должна была присутствовать при этом! Ей действительно стоит валиться с ног от тяжелой работы с корзинами, полными фруктов, чтобы содержать сына, изучающего Тору. Зайди к девушке и успокой ее!

Однако Хайкл выбежал на улицу и наткнулся на хозяйку, дрожавшую, стоя в легком платье. Он думал, что она тоже примется его ругать и требовать справедливости для своей дочери, но Фрейда протянула к нему руки с мольбой:

— Не переезжайте. Пока вы и ваш отец живете у нас, я такой же человек, как все остальные люди.

Он ничего не ответил и зашагал в гору, к синагогальному двору. Тоскливый и униженный плач Крейндл преследовал его, вырывая куски из его сердца. Он впервые слышал, как плачет эта злая девица. Хайкл остановился и оглянулся: куда деваться? В обеих синагогах темно. Если он отправится в странноприимный дом, где ночевал зимой, товарищи начнут расспрашивать его, почему он не ночует на съемной квартире. Хайкл присел на ступеньку синагоги и поднял воротник. Его клонило в сон, от холода судорогой сводило колени. Перед глазами в белом тумане качалась Синагогальная улица с двумя рядами домов.

Вокруг синагоги прогуливался Цемах Атлас. Сон к нему не шел: Хайкл-виленчанин попрекнул его, что он, директор ешивы и мусарник, не сумел отказаться от того, чтобы взять себе жену, которая ему не подходила. А теперь он уже может отказаться? Он не мог от себя отогнать мысль, что Азриэл Вайншток уже уехал собирать по всему миру пожертвования на ешиву, а его жена Роня, дочь резника, снова осталась одна… Цемах потер глаза, не привиделось ли это ему, не оборотень ли это, не черт ли. На ступеньке синагоги сидел виленчанин, скорчившись от холода. Увидев директора ешивы, он вскочил, и они уставились друг на друга. Цемах сразу же понял, что либо ученик убежал со своей съемной квартиры, либо он с самого начала не пошел туда спать, чтобы не сталкиваться с испытанием. Он обнял Хайкла за плечи и заговорил с ним с такой преданностью, словно отыскал своего младшего брата.

— Сегодня ночью вы переночуете у меня, а завтра мы найдем для вас другую квартиру. Если хотите, вы можете вообще переехать ко мне. В моей комнате у портного реб Исроэла стоят две большие кровати.

— Нет-нет, я не хочу, — ответил Хайкл, дрожа от холода, а поскольку он был в полусне, то рассказал директору ешивы то, чего не рассказал еще даже отцу. — Я все равно перееду с этой квартиры на смолокурню к Махазе-Аврому. Он сказал мне: «Я хочу, чтобы мы занимались изучением Торы вместе». Будущей зимой я тоже буду у него учиться.

Директор ешивы долго молчал. Затем снова обнял ученика за плечи и заговорил с ним доверительно: пока что он не нуждается в гениальном учителе, он нуждается в среде хороших и набожных товарищей в ешиве. Если он будет сидеть в большом городе, а не в окружении сынов Торы, он будет перемолот. Хайкл ощущал над собой бороду реб Цемаха, как кусок теплой шерсти. Однако он ответил по-мальчишески нетерпеливо, что Вильна его не перемелет. Он будет есть дома, а не за чужими столами, и учиться станет у Махазе-Аврома.

— Хорошо, хорошо, еще посмотрим. Во всяком случае, сегодня вы можете переночевать у меня? — попросил его директор ешивы.

— Нет-нет, я не хочу! — воскликнул ученик и пошел к берегу реки, как будто из страха оказаться в долгу перед директором ешивы за его гостеприимство, как он оказался в долгу перед своей квартирной хозяйкой и ее дочерью.

Хайкл лежал больной. Он простудился, потому что шлялся всю ночь по улице. Хозяйка напоила его чаем с малиной, чтобы сбить температуру, давала процеженный отвар ромашки, чтобы полоскать воспалившееся горло, и пихала ему в уши вату, смоченную в растительном масле. На третий день больной проснулся, обливаясь потом, но больше не чувствуя рези в ушах. Опухшее горло тоже пришло в порядок. Реб Шлойме-Мота сидел за столом, глядя в книгу. Он был все еще зол на сына, что тот целую ночь бродил по улице и простыл. Раньше он шалил с девушкой, а тут вдруг стал праведничком. Хайкл спустился с кровати, чтобы омыть руки и вернуться обратно помолиться. Он едва успел наложить филактерии, когда из соседней каморки, загороженной занавесками, донесся голос Крейндл: