Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Раздраженный, шатающийся, как медведь, разыскивающий дерево, на котором спрятался его враг, Вова Барбитолер искал в коридоре школы «Явне» классную комнату, где учился Герцка. То, как он ворвался, то, как при этом выглядел, навело страх и на учеников, и на учителя — маленького аккуратного человечка в плоской ермолке на круглой лысине. Только Герцка, сидевший на краю самой задней скамьи, оскалил зубы, словно хотел, чтобы все мальчишки вместе с ним посмеялись над его отцом. Вова посмотрел на него мутными глазами, похожими на облачный день. Он направился к задней скамье, схватил сына за воротник и принялся трясти его.

— Ты смеешься надо мной? Покажи мне, надел ли ты сегодня арбоканфес!

Герцка опустил руки, а голову задрал вверх, чтобы отцу было удобнее его душить.

— Сегодня я забыл надеть арбоканфес.

Правой рукой Вова ударил Герцку по лицу, и тот полетел до самой стенки.

— Кровь! — воскликнул мальчишка, и учитель схватился за голову, словно у него лопнули барабанные перепонки. Однако Герцка спокойно вытер кровь, которая текла из его разбитого носа, а в его глазах горели радостные огоньки предвкушения мести.

— Он нарочно не надел арбоканфес, чтобы я взорвался! — прорычал табачник учителю и вышел из класса.

Целый вечер он слонялся по узким переулкам. Ноги у него путались от усталости, налитое свинцом тело тянуло домой, но сердце звало его в синагогу, где евреи сидели и изучали Тору, готовя себя Торой и добрыми делами к Судному дню, стоящему на пороге. Вова зашел в молельню реб Шоелки и хотел забраться в какой-нибудь уголок, сидеть в укрытии и греться, слушая голос Торы, но сразу же ощутил ненависть к себе со стороны всей молельни, все обыватели отвернулись от него. Хайкл, изощрявшийся в талмудической казуистике под руководством реб Менахем-Мендла, отвернулся и поморщился. Табачник почувствовал, что его мозг вскипает, приподнимая череп, как кипящая вода — крышку кастрюли. Он двинулся к восточной стене и обеими руками уперся о стендер Хайкла.

— Я единственный обыватель, который на тебя посмотрел и нанял тебе учителя. И ты тоже против меня? Покажи мне, носишь ли ты арбоканфес, я хочу взглянуть на твои кисти видения.

Хайкл вздрогнул и сунул руку под пиджак. Именно потому, что он не забыл надеть арбоканфес, он решил не показывать кистей видения. В молельне стало тихо, обыватели подняли головы от святых книг и из-под густых бровей уставились на него через очки в медных оправах. Как бы сильно ни напугался реб Менахем-Мендл, он, тем не менее, вмешался и зашептал табачнику, что не следует позорить человека прилюдно, тем более не следует подозревать изучающего Тору в том, что он не носит арбоканфеса. Однако Вова Барбитолер не слушал его. Он тупо посмотрел на свои руки, испачканные засохшей кровью, и прохрипел:

— Видишь, выкрест? Это сегодня я так отделал Герцку, моего собственного сына, потому что он не надел арбоканфеса. Уж тебя-то я точно не пожалею!

Хайкл вскочил, не отдавая себе отчета в том, что делает, приподнял тяжелый дубовый стендер вместе с томом Гемары, готовый швырнуть его в табачника. От сильного толчка Вова отшатнулся назад, до самой скамейки у противоположной стены, да так на нее и уселся.

— Пьяница! Вы думаете, я вам Герцка? — прошипел Хайкл и медленно опустил стендер.

Вова остался сидеть, растопырив руки и раскрыв рот. Реб Менахем-Мендл ссутулился и дрожал, обыватели потрясенно переглядывались и пожимали плечами. Они были бы довольны, если бы пара крепких евреев вышвырнула этого пьяницу из молельни. Однако чтобы паренек, изучающий Тору, поднял стендер и замахнулся им на пожилого еврея, — это было неслыханно. Котельщик реб Сендерл громко рассмеялся: когда он хотел взять этого молодчика к себе в мастерскую и сделать из него человека, на него стали наговаривать, что он хочет оторвать паренька от учебы, потому что ему нужен подмастерье. Теперь все видят, что имеют дело с драчуном, и вся синагога должна в канун Судного дня просить у него, котельщика реб Сендерла, прощения за напрасные подозрения. Хайкл почувствовал, что вот-вот расплачется, и выбежал из молельни.

Новолетие [80] Рош а-Шана (букв. «глава года» — древнееврейск. ) — еврейский Новый год, который празднуют два дня подряд в новолуние осеннего месяца тишрей. у торговки фруктами было испорчено. Во время молитвы в женском отделении молельни реб Шоелки она плакала больше, чем обычно, как бы Всевышний не зачел за грех ее сыну то, что он поднял руку на пожилого еврея. Дома она тоже ела Хайкла поедом: что он о себе воображает, если его даже нельзя попросить показать кисти видения? Чтобы ее Шлойме-Моте не пришлось услышать об этом в больнице от чужих людей, Веля сама рассказала мужу, что произошло между их сыном и табачником. Накануне Судного дня утром меламед вернулся из больницы домой, расправив плечи. Отеки на его ногах прошли. Высокое кровяное давление снизилось, а щеки немного порозовели. С женой он разговаривал сердечно, а его взгляд был мягок. Со своим младшим сыном он вообще не говорил, а только смотрел на него горящими, как две лампы, глазами.

Мальчишкой Хайкл любил гладить седую бороду отца, его высокий лоб и мягкие, как бархат, руки с длинными пальцами. Счастливый, что отец вернулся домой, он и теперь хотел смотреть в его умные карие глаза и отгадывать, о чем он думает, ухаживать за ним. Но поскольку отец был на него в обиде, то и Хайкл, со своей стороны, притворился, что не замечает, как мать подмигивает ему, намекая, чтобы он был уступчивей и выполнял заповедь о почитании отца. Чтобы дело, не дай Бог, не дошло до ссоры между ее сыном и мужем в час перед «Кол нидрей», Веля поспешно, не произнося ни слова, подала на стол последнюю трапезу перед постом. Но источник ее слез был переполнен, и она не могла потерпеть с плачем, пока придет в синагогу. Реб Шлойме-Мота уже стоял с мешочком от талеса под мышкой, и Веля подошла к нему «попрощаться». Он долго тряс ее руку, а его губы под усами напряглись, чтобы сдержать невольный всхрип.

— Пусть тебе больше не приходится так тяжело трудиться, — благословил он надтреснутым голосом свою кормилицу.

— А я желаю тебе быть здоровым и дожить до радости от своего младшего сына, — челюсть Вели задрожала, и она расплакалась. — Хайкл, помирись с отцом.

Взволнованный слезами матери сын начал кричать, что в первый раз табачник потребовал от него, чтобы он показал при всех обывателях в синагоге, как на нем сидит костюм. Во второй раз он потребовал от него показать свои кисти видения. А в третий раз этот пьяница потребует лечь на скамейку лицом вниз, чтобы он мог его выпороть. Не дождется он этого!

Реб Шлойме-Мота от злости стукнул палкой об пол: этот дурак должен был сразу выбежать из молельни, но не замахиваться стендером на табачника. Обыватели? Если бы Хайкл меньше думал об обывателях из молельни реб Шоелки, а больше — о своей измученной тяжелым трудом матери, он бы оказал уважение еврею, который купил ему костюм и нанял учителя.